– Когда вы кончите стирать, отправляйтесь прямо в постель, моя девочка, – фыркнула ей вслед миссис Даулинг, поджав губы. – Я слышала краем уха, что вас видели в трактире, где вы выпивали в компании местных парней.
– Я зашла туда попить воды, вот и все, – отвечала Филлис, развернувшись на каблуках. – Я не деревенская простушка, чтобы водить компанию с этими неотесанными недоумками. Подумать только! Да за кого вы меня держите? – На секунду она забыла о своем решении быть вежливой с экономкой. Камешек слишком метко попал в ее огород, и слова сами собой слетали с губ.
– Не сердись, Филлис. Миссис Даулинг ничего такого и не думала. Она думает только о твоей пользе, – вмешалась Кэтрин. Ее всегда утомляли ссоры. Она не терпела свар и старалась водворить мир любым путем.
– Я сама могу постоять за себя, благодарю вас покорно, миссис Даулинг! – Филлис вздернула голову и проследовала вон.
– Эта особа за словом в карман не полезет, – заметила миссис Даулинг, когда за ней захлопнулась дверь. – Я не вполне уверена в том, что лорд Седрик сделал правильный выбор, приняв ее на работу, мисс.
– Филлис неплохая девушка. Она честна, исполнительна и аккуратна. Что еще я должна требовать от горничной? – О Господи, неужели это неизбежно, когда в доме много слуг, – постоянные склоки между ними? Эта мысль испортила Кэтрин настроение. Если так, ей, пожалуй, вообще не стоило обзаводиться слугами – хотя, похоже, этого теперь не избежать, нравится ей это или нет.
Когда миссис Даулинг ушла, Кэтрин юркнула под чистые и глаженые простыни и укрылась пуховым одеялом, собираясь провести последнюю ночь на своей узкой девичьей постели. Она показалась ей чужой после грандиозного резного дивана в комнате для гостей в особняке Седрика или кровати в Гортранс-Отеле. На столике возле кровати горела свеча, и ее пламя было ровным и неподвижным. Сквозняк не тревожил пламени, и не было той игры теней, что пугала ее в детстве, когда она забиралась под одеяло, чтобы не видеть этой пляски на стенах, не слышать крика совы, напоминавшей ей вопли баньши.[3]
Она оглядывалась, стараясь запомнить выцветшие розы на обоях, сырые разводы, напоминавшие географическую карту, в углу под потолком, камин с погнутой железной решеткой, в котором сейчас горел огонь.
– Мы можем себе позволить быть расточительными теперь, миссис Даулинг, – заявила она в первый же день по приезде. – Я хочу, чтобы во всех комнатах горели камины. Здесь пахнет сыростью. Пригласите в помощь из деревни поденщицу. Не стоит перегружать себя работой.
Перевернувшись на спину, Кэтрин закинула руки за голову и предалась мечтам. Что предстоит ей в ближайшем будущем? Что станет с нею, когда она окажется в Америке? Невольно ее охватил трепет, и она возблагодарила небеса, пославшие ей в помощь Седрика.
После пребывания в Лондоне домик викария стал таким маленьким, далеким и чужим, что она готова была почувствовать себя здесь чужеземкой. «Отныне я чужая здесь, – думала она. – А где я своя? Не здесь, не в Лондоне и не в Бристоле… и даже не в Новом Орлеане. Отныне я изгнанница, бродяга, человек без места. Пустые переживания? Вряд ли. Я человек без корней, сирота. У меня остался лишь дядя Седрик, но надолго ли он останется подле меня? Он уже намекает, что для такой наследницы, как я, необходимо поскорее подыскать достойного мужа. Как всегда умно и мудро, он решил, что жених должен быть с титулом: скорее всего, младший отпрыск какого-нибудь разорившегося маркиза или графа, готовый продать свое родовое имя за мое богатство. Я думаю, что он мог бы даже раздобыть мне баронета. Но это же расчетливо до отвращения! А где романтика, где любовь, спрашиваю я вас?»
Ее глаза наконец начали слипаться, и фантазии переселились в сны. Последней же мыслью Кэтрин был вопрос: «Кем вы были, мистер Керриган, и как ухитрились нажить столько денег?»
Седрик, опытный путешественник, заранее заказал билеты. Пароход, принадлежавший компании «Вест-Индской почтовой службы», каждые две недели выходил из Бристольского порта, дабы пересечь Атлантику и спустя примерно пару недель доставить своих пассажиров в Америку.
Предстоящий отъезд принес Кэтрин тем большее облегчение, что в доме викария она больше не имела права находиться. Но в утро своего отъезда она поспешила на отцовскую могилу. Опустившись на колени возле холмика, на котором не был еще установлен и памятник, она обратилась к Джону в обычной манере.
– Ты, наверно, знаешь обо всем, что случилось, папа, – прошептала она, чувствуя тепло солнечных лучей на плечах и затылке. – Наверное, ты у себя в раю рад тому, что мне достались все эти деньги? И ты должен быть рад за свою книгу, правда? Я заказала для нее красный кожаный переплет с золотым тиснением. Не беспокойся, я обязательно получу часть тиража у себя в Америке и покажу своим новым друзьям. Если, конечно, они у меня там появятся. Да, и я заказала каменщику могильный камень. Он будет совсем простой, милый папа, и вовсе не помпезный, с надписью большими, четкими буквами. Я приказала взять для него самый прочный камень. А миссис Даулинг обещала ухаживать за могилой.
Ветерок играл красноватыми ветками, темной листвой тисов и лепестками цветов, которые Кэтрин поставила в вазу. До Кэтрин долетел запах сжигаемой травы, которую выпалывали с могил служитель со своим помощником. «Я буду скучать по всему этому», – подумала она, поднимаясь на ноги и стараясь запечатлеть в памяти окружающее: маленькую старую церковь с посеревшей колокольней и темным сырым порталом, в котором ее отец проповедовал со старинной резной якобитской кафедры, позеленевшие памятники и могильные плиты, возраст которых в большинстве перевалил за сотню лет: время обточило их края и наполовину вдавило в почву. Все это производило подавляющее впечатление, и вряд ли Кэтрин решилась бы посетить это место в сумерках.
Она решительно повернулась и направилась к выходу, более не оглядываясь на последний приют отца, желая лишь скорее уехать отсюда, не видеть более горя миссис Даулинг и расстаться наконец со своими болезненными переживаниями. И вот уже они стоят на мощенном булыжниками дворе, под лучами взбирающегося на небосклон солнца, стараясь перещеголять друг друга наигранной бодростью и беседуя лишь о практических вещах.
– Значит, уже сегодня вы переберетесь в коттедж? – спрашивала Кэтрин, слыша вопрос как бы со стороны и изумляясь его глупости: она ведь прекрасно знала, что именно так и будет.
– Совершенно верно, мисс Кэтрин. Вы ничего не забыли?
– Да, наверное.
– Я присмотрю за Бет и Томми.
– Это очень мило с вашей стороны.
Кэтрин огляделась, впитывая привычные запахи, вслушиваясь в привычные звуки, которым скоро суждено было стать воспоминаниями. Дом викария, погруженный в атмосферу умиротворяющего покоя – ее источали и каменные стены, и спокойная гладь пруда, и безмолвные древесные стволы. Она попала сюда совсем малышкой, и оттого смутные воспоминания о других местах казались ей не более реальными, чем сказочные страны.
Однако нынешнему обеспеченному существованию предшествовали живые, красочные воспоминания: ее безоблачное, здоровое детство… лицо добрейшей миссис Даулинг и мудрого, снисходительного отца. Маленькая Кэт валяется на бархатистой лужайке и рвет головки только что распустившихся тюльпанов, с детской беззаботностью, с криком и визгом носится по окрестным холмам и лугам. Почти все ее развлечения были так или иначе связаны с этим ухоженным садом, где она каждый день на протяжении лета могла рвать розы в букет, с огородом, дарившим ей молодой горох и зеленый крыжовник, с травником, ставшим живым собранием экзотических растений, созданным ее отцом.
«Я не хочу уезжать! – с отчаянием поняла она, представив, как берет назад слово, данное мистеру Бизли и предлагает душеприказчикам мистера Керригана воспользоваться второй частью завещания и подыскать ему другого наследника. – Я могла бы остаться с миссис Даулинг. Она поддержит меня. И мы как-нибудь справимся».