Деклан иронически скривил рот. Какая идиллия – даже теперь, когда Юг поставлен на колени и едва сумел выжить! «На что же это было похоже в их золотой век?»– гадал он. Какая-то часть его души иногда сожалела о том, что ему не пришлось родиться на полвека раньше в семье какого-нибудь плантатора. Он не мог оставаться равнодушным к тому ощущению избранности, которое с первых дней поселялось в душах даже таких негодяев, как Адриен Ладур.
Прапрадед Деклана в восемнадцатом веке перебрался в Нью-Йорк из английской части Канады. Согласно семейным архивам, тщательно хранимым в особняке Уокеров на Лонг-Айленде, их предок был искателем приключений, которому пришлось в свое время с удвоенной поспешностью покинуть родные края. Отпрыск знатной нормандской фамилии, он оказался черной овцой в стаде из-за своего неуемного авантюризма, который вместе с его генами унаследовал его прямой потомок – Деклан. Он сколотил себе состояние на торговле пушниной и осел в огромном суетливом порту на Атлантическом побережье. Там он женился на дочери весьма респектабельных родителей и под конец жизни стал добропорядочным гражданином – что часто случается с людьми грубого и необузданного темперамента, когда годы и возраст берут свое.
В детские годы Деклан, второй сын в семье, собирался пойти по стопам отца и заняться торговлей, он не помышлял об ином поприще. Его отправили в колледж, но он редко появлялся в классах, став предводителем юных разбойников, в чьих ветреных головах угнездилось весьма своеобразное представление о правосудии, так что им казалось, что против них настроен весь свет. Разыгравшаяся война между Севером и Югом показалась ему даром небес: он немедленно записался волонтером и в восемнадцать лет был произведен в офицеры. Он отправился на войну, полный горячего патриотизма и в надежде снискать себе славу. С войны он вернулся, утратив и то и другое.
Когда наконец был подписан мир и поезд с демобилизованными солдатами прибыл на вокзал в Нью-Йорке, его встретил отец, который ужасно постарел и был сломлен горем. Старший брат, Бретт, погиб под Гетисбергом, и отец умолял Деклана занять его место в семейном бизнесе. Деклан мягко, но решительно отказался.
Может быть, он бы повел себя по-иному, если бы Бретт умер естественной смертью, но никому не суждено было вернуться таким же, как прежде, из той мешанины страха, отчаянной храбрости, невообразимого безумия и жестокости, которые именовались войной. Он видел множество людей, умиравших в жестоких муках, он многих убивал сам, он насмерть ругался со своими командирами, отдававшими бестолковые приказы, он под угрозой расстрела удерживал своих подчиненных от мародерства и спас от насилия не одну насмерть перепуганную леди-южанку. Он прошел настоящее крещение огнем, и хотя многие из его однополчан не выжили в кровавой мясорубке, сам Деклан вышел из нее с волей, закаленной крепче булатной стали.
Он знал, что его мать была потрясена этими метаморфозами, его жестокими и циничными понятиями о добре и человечности. Она не могла найти общий язык с этим грубым солдатом с горящим взором, который даже не пожелал остаться на устроенный в честь его возвращения прием и задержался в родном доме настолько, чтобы успеть принять ванну и сменить истрепанный мундир на новый костюм, в котором он поднялся на борт первого же парохода, идущего обратно на Юг. Ей не дано было понять, что там он оставил незаконченное дело – дело восстановления той поруганной земли, которую он собственноручно помогал разорять. Ну кто же, кроме него, должен был теперь этим заниматься?
Слушая звуки музыки, доносившиеся из окон «Края Света», он мрачно ухмыльнулся сам себе. Высокие материи? Дерьмо! Он явился сюда, ведомый лишь одним желанием – жаждой наживы. Он не упустил золотой возможности приобрести по дешевке землю и построить на ней собственную империю – из праха, в который сам поверг Луизиану.
И он построил ее – заплатив годами изнурительного труда, пройдя через трудности и разочарования, он сделал эту речную долину своим родным домом. Он побывал во всех городах по берегам Миссисипи, он водил тяжелые баржи, всегда доставляя груз вовремя и заслужив репутацию грубого, но неплохого парня, который никогда никого не продаст, не нарушит данного слова и не обманет.
Конечно, никто не назвал бы его ангелом – он увлекался азартной игрой, постоянно встревал в драки и путался с проститутками, чтобы унять порывы своей горячей натуры. Любовь не входила в его жизненные расчеты. Он слишком часто видел, как в эту ловушку попадались другие мужчины, и не собирался позволить случиться чему-нибудь с собой. Зачем подвергаться излишнему риску? Если он влюбится, он может пострадать от любви. Если он женится, жена может умереть, забрав с собою в могилу и их детей. Жизнь – слишком жестокая вещь. И он достаточно испытал в ней горя, особенно в тот день, когда ему сообщили, что Бретта разорвало на части снарядом. И он поклялся себе, что никогда и никого не подпустит близко к своей душе. Так он надеялся избежать повторения жестоких мучений из-за утраты любимого человека.
Деклан докурил сигару, отшвырнул окурок в траву и направился по дорожке в сторону дома. Он быстро взбежал по ступеням парадного крыльца, отдал шляпу, плащ и кнут лакею, поправил перед зеркалом галстук, пригладил рукою волосы и перешагнул порог гостиной.
Первая, кого он увидел, была Кэтрин.
ГЛАВА 11
Она была в салатового оттенка шелковом платье, обнажавшем одно плечо на манер греческой туники. Единственным украшением были изумрудные в золотой оправе серьги. Блестящие каштановые волосы были гладко зачесаны и закреплены на затылке черепаховыми гребенками. Деклан мало разбирался в женских туалетах, однако и он не мог не заметить, что ее наряд сильно отличался от тех пышных, нарочито роскошных платьев, что выбрали для сегодняшнего бала остальные дамы.
Он явился сюда, когда танцы были в полном разгаре: холодные закуски, стоявшие на покрытых дамасскими скатертями столах, были наполовину съедены, буфет подвергся опустошительному нашествию, и было выпито уже немало бутылок шампанского. Однако от этого атмосфера лишь более оживилась, гости болтали, шутили и смеялись, кружась в ритме вальса или легкомысленной польки, с радостью позабыв о своих повседневных обязанностях и заботах.
Кэтрин остолбенела, увидав его, прислонившегося к стене. Она уже почти уверилась в том, что этот нежеланный гость решил не появляться в ее доме. Ему повезло войти именно в тот единственный за весь вечер момент, когда она была одна – только что спустилась из своей спальни, куда забежала ненадолго, чтобы освежить разгоряченный лоб одеколоном. В гостиной было полно народу, но едва их взгляды встретились, у обоих возникло ощущение, что кроме них здесь никого нет, словно их встреча произошла на высоком горном пике, вдали от остального мира.
«Спокойствие, – резко приказала она себе. – Дыши глубже. Так-то лучше. Теперь ты овладела собой».
– Мисс Энсон. – Он подошел к ней, поклонился и поднес руку к губам, едва коснувшись ее в поцелуе.
– Вы запоздали. – Она не нашлась, что еще сказать в ответ.
– Как видите. Вы уже решили, что я вовсе не приду? – Он смотрел ей в глаза все с тем же старым выражением: настороженность, но на сей раз к ней как бы примешались юмор и жалость.
Это разгневало ее. Как смеет этот негодяй ее жалеть? Ведь она достойна всяческого восхищения, а вовсе не жалости, не так ли? «Я покажу ему жалость! – подумала она. – Я уже хотела было предложить мистеру Пейру швырнуть ему под нос этот кусок вонючей трясины, если он ему так нужен, но теперь я передумала. Пусть и не зарится на него. Я буду драться зубами и когтями».
– Ну коль скоро, вы все же здесь, могу ли я предложить вам прохладительные напитки? Не желаете ли вы омаров? Бокал вина? – неуверенно спросила она.
– Я бы предпочел бокал бурбона, – отвечал он насмешливо изогнув бровь дугой и саркастически щуря глаза, словно без труда читая ее мысли. Итак, ей угодно играть в гостеприимную хозяйку, не так ли? Словно нет и в помине спора о земле, о которой они оба сейчас думают?