Набравшись отваги, она употребила те деньги, которыми располагала, на приобретение готового туалета из черной ткани, состоявшего из юбки, отделанной бархатом и со складками сзади, жакета, стянутого в талии и со свободными рукавами, и шляпки, едва прикрывавшей лоб и дополненной черной вуалью и страусовыми перьями. В новом наряде она чувствовала себя намного увереннее и могла высоко держать голову рядом с Седриком, когда он приводил ее в какое-нибудь кафе для избранных или роскошный ресторан.
Постепенно у нее вошло в привычку просыпаться по утрам от далеких звуков городской суеты: грохота карет, выкриков уличных торговцев, обрывков песен и гудков барж, спускавшихся по реке к морю, лавировавших меж грозных утесов, где вода за миллионы лет проложила себе глубокое русло. Однажды утром, спустившись к завтраку, она увидела, что Седрик распечатывает ответ от мистера Бизли. На следующий же день Джапп отвез их на вокзал Тепл-Мидз, откуда они отправились в Лондон в вагоне первого класса.
Когда паровоз дал прощальный гудок и выехал за пределы города, душу Кэтрин охватило сильное волнение и ее сердце забилось в такт торопливо стучавшим колесам. Как самонадеянно было полагать, что она способна проделать этот путь самостоятельно. Седрик, понимавший ее состояние, как истинный мудрый наставник старался успокоить ее и по мере сил подготовить к предстоящей встрече с мистером Бизли. Она была в новом костюме, в руках держала ридикюль. Вместо старого коврового саквояжа у нее теперь имелся роскошный кожаный чемодан, в данный момент помещенный в багажную сетку у нее над головой. Уоллер ехал в этом же поезде, ближе к почтовому вагону, готовый взять на себя такие мелочи, как поиски кеба на месте их назначения.
«Просто поразительно, как деньги способны изменить жизнь человека», – думала Кэтрин, когда в их купе постучали и явившийся стюард, облаченный в белоснежный сюртук, сообщил, что в вагоне-ресторане для них сервирован ланч. «Нельзя сказать, чтобы мне это не нравилось, – продолжала рассуждать девушка. – Гувернантка? Компаньонка? Ну, пожалуй, этот род занятий, хотя и имеет некоторые преимущества, поставил бы меня примерно в то же положение, которое занимает сейчас Уоллер: несчастное создание, призванное вечно оставаться на побегушках. А с другой стороны, могу ли я принять предложение дяди Седрика и стать его подопечной? Думаю, что нет. Несмотря на всю его доброту, я больше не смогу чувствовать себя свободной, я буду всем ему обязана. Да к тому же я уверена, что он пустится во все тяжкие, стараясь подыскать мне мужа. Но когда буду выходить замуж, если я буду выходить, я бы хотела выбрать себе супруга сама, чтобы его можно было любить и уважать и он не оказался бы набитой деньгами куклой с громким титулом и куцыми мозгами».
Против ожиданий Седрика, Кэтрин знала о взаимоотношении полов гораздо больше, чем полагалось в те времена хорошо воспитанной невинной девице. Джон Энсон, всегда старавшийся быть с нею честным, давно ответил на все интересовавшие ее вопросы. Он пояснил Кэтрин, что ее мать очутилась на брачном ложе в совершенном неведении относительно того, что с нею должно произойти, – и после этого он дал клятву, что не позволит случиться подобному с его дочерью.
Итак, еще в переходном возрасте, когда она заинтересовалась изменениями в своем теле, отец рассказал ей о физической стороне любви и к тому же дал прочитать кое-какие книги, – старые, не подвергавшиеся цензуре книги с толковыми иллюстрациями, изданные задолго до того, как ныне правящая королева воссела на трон и ее узколобость в вопросах морали нашла отражение в воцарившихся в обществе нравах: оборочками стыдливо прикрывались даже ножки больших роялей. «Тщательно скрывая изнанку жизни, – пояснял Джон, – правящие круги стараются изобразить англичан этакими херувимчиками, а царственную пару – королеву Викторию с супругом, принцем Альбертом, – идеальной парой. Все это лишь на поверхности, – предупреждал Кэтрин отец. – За этим фасадом по-прежнему укрывается порок: джентльмены содержат любовниц и навещают бордели, в то время как их жены корчат из себя святую невинность».
«Ох, отец, как же мне не хватает тебя, – думала Кэтрин, сидя напротив Седрика за маленьким столиком. Стюард подал им ланч, за окнами вагона проносились поля и луга, за которыми уже была видна широкая Темза, обрамленная прелестными усадьбами, пышными садами, спускающимися к самой воде, где расположились многочисленные причалы для кораблей. – Я не могу ни с кем так говорить, как с тобою, отец. И я так хотела бы, чтоб ты увидал мою забавную шляпку!»
Повернув прочь от реки, поезд побежал по менее приятной местности: мрачные заводские корпуса, узкие улочки, похожие одна на другую, запруженные толпами горожан. Наконец они прибыли на вокзал, и он оказался грандиозным сооружением, изрядно превосходившим Темпл-Мидз.
На платформах царила толчея: приезжавшие, уезжавшие, встречавшие кого-то люди. Здесь можно было встретить леди в роскошной шляпке и шали, и облаченного во фрак джентльмена в шелковом цилиндре, и малышей, испуганно таращивших глаза, вцепившись в юбки своих нянек. Группа маленьких мальчиков в галстуках Итонского колледжа и наглухо застегнутых строгих темных костюмчиках пробиралась сквозь толпу, в то время как горничные тащили многочисленные сумки их наставниц, а лакеи – багаж своих маленьких хозяев.
Свистки паровозов, шипение пара, грохот захлопывавшихся дверей и скрип чугунных колес по чугунным рельсам создавали невообразимый шум. Кэтрин была рада, когда почувствовала у себя на локте мягкое пожатие Седрика, который повлек ее к кебам.
Они торопливо забрались внутрь и, покинув Паддингтон, поехали прямо к Гортранс-Отелю, весьма солидному заведению на Элбермарл-стрит, которое Седрик счел подходящим для Кэтрин. Высадив Уоллера и оставив на его попечение багаж, он небрежно постучал по крыше экипажа концом трости. Открылось окошечко, в котором появилась физиономия кебмена.
– Куда прикажете, милс'дарь?
– 21, Тауэр Гэйт.
Седрик ободряюще улыбнулся Кэтрин, которая была слишком подавлена, чтобы произнести хоть слово. Скрестив ноги в серо-голубых облегающих брюках и поправив свой цилиндр от Гомбурга, он сказал:
– Осмотром города мы займемся попозже, моя милая. А сейчас мы навестим мистера Бизли.
«Лондон вроде Бристоля, только гораздо больше», – думала Кэтрин, изредка поглядывая в окно кеба. На улице шел дождь, и колеса экипажей и копыта лошадей хлюпали по мокрой мостовой. Тротуары были полны народу, и их обоняние истязалось невообразимой гаммой запахов: людской пот, выпеченный хлеб, рыба, гниющие овощи и пышущие паром кучи свежего конского навоза.
Когда она задумывалась над тем, как могла бы выглядеть контора господ Бизли, Питлайка и Брауна, ей представлялось что-нибудь вроде обшарпанного здания в переулке, с множеством этажей и переходов.
Реальность превзошла все ее ожидания: белый особняк эпохи Регентства, с террасами, балконами, чугунными колоннами, в окружении тенистых деревьев, он больше походил на резиденцию какого-нибудь вельможи.
Приказав кебмену ждать, Седрик подвел Кэтрин к внушительным дверям в глубине округлого портика. Здесь он взялся за дверной молоток и решительно постучал. Через несколько секунд двери распахнулись, и клерк проводил их через просторную переднюю во внушительных размеров комнату, правая стена которой была сплошь заставлена книгами. Из-за стола красного дерева, обтянутого кожей, навстречу им поднялся человек. Он подал руку для приветствия:
– Мисс Энсон. Лорд Гамильтон. Весьма польщен. Меня зовут Ралф Бизли.
Ралф Бизли оказался весьма щуплым человеком. Он носил сверхконсервативный костюм черного цвета, белоснежную рубашку с тугим воротником и тщательно завязанным галстуком, в котором посверкивала жемчужная булавка. Коротко подстриженная, ухоженная бородка начинала седеть.