– Разве рыба не принадлежит морским животным так же, как она принадлежит человеку? – ее голубые глаза потемнели от гнева.
Бартоломью глубоко вздохнул и покрыл свое вожделение к ней ледяным чувством вины перед племянником, как первый мороз сковывает бурную воду.
– Рыбаки всего лишь пытаются выжить, их нельзя винить за это. Да и закон на их стороне. Во всяком случае, пока кто-нибудь не попытается взглянуть дальше очередной тарелки с дымящимися устрицами и не получит достаточно влияния, чтобы изменить существующее положение вещей, ровным счетом ничего нельзя сделать.
К его разочарованию, Эри убрала свою ручку с его руки, сделав Бартоломью на удивление покинутым и одиноким.
Долгое время она невидящим взором смотрела на дорогу впереди, сжав свой чувственный рот. Когда же заговорила, ее голос был мягким и мечтательным, как будто она просто выражала свои мысли вслух.
– Самые порочные поступки совершаются помимо воли.
Ошеломленный, Бартоломью уставился на нее в немом удивлении. Любое существо женского рода, излагающее греческую философию, удивляло его. Услышать же подобное от такой девушки-нимфы, какой была Эри, было одновременно и потрясающе и волнующе. С улыбкой, такой широкой, что она затронула лицевые мускулы, которыми он, казалось, не пользовался много лет, он предложил ей свое любимое изречение:
– Тот, кто совершает подобные деяния, находится в худшем положении, чем тот, кто знает, в чем заключается добро, но одержим страстями…
– Потому что первый не может не творить зло, – закончила за него Эри, и ее глаза заблестели от восхищения. Она была права; его тело выглядит так, как будто ему место на борцовском ковре или за плугом, но в нем скрывается душа поэта. – Вы читали Платона?
– Кое-что. Кто научил вас его философии? Осмелится ли она сказать ему правду? Во всяком случае, ничего плохого не случится, если она скажет ему, откуда ее корни.
– Моя мать. Она родилась на Крите.
Его брови выгнулись дугой от удивления:
– Вы гречанка?
– Только наполовину. Мой отец был англичанином.
Бартоломью заметил, что она говорит о своих родителях в прошедшем времени, по не придал этому особого значения. Он был просто счастлив оттого, что наконец нашелся кто-то, близкий по духу.
– У Платона было еще одно высказывание, которое может показаться вам подходящим к случаю, – сказал он.
– Какое же?
– Благодаря естественному порядку, который поддерживает Господь, он наблюдает за тем, чтобы всегда вершилось правосудие.
Глаза Эри наполнились мукой, она опустила взгляд и уставилась вдаль.
– Я надеюсь, Господь заботится об этом, мистер Нун. Больше всего на свете я надеюсь на это.
Ее голос был мягким, но тон его горячим. Таким горячим и напористым, что он подивился, не думает ли она по-прежнему о морских котиках или о чем-то еще более личном. Ее неожиданная уязвимость ошеломила его, он почувствовал стремление защитить, приласкать ее. Но он не сказал ничего.
Вскоре шумные улицы и проспекты Портленда остались позади. Дорога сузилась и стала хуже. Дома стали меньше, проще, и расстояние между ними увеличилось. Вечнозеленые леса, устланные папоротниками, чья темная зелень едва виднелась сквозь густую тень, сорвали нежное восхищенное восклицание с полураскрытых губ молодой пассажирки Бартоломью Нуна. Несколько диких ярко-розовых цветков азалии[4], распустившихся благодаря не по сезону теплой погоде, стоявшей последние недели, образовывали поразительный контраст со строгими зеленым и коричневым тонами леса.
Хороня свою печаль в мыслях о своем будущем доме, Эри сказала:
– Могу я кое о чем вас спросить, мистер Нун?
Он взглянул на нее и с облегчением увидел, что грусть исчезла у нее из глаз.
– Разумеется, спрашивайте о чем вам угодно.
Ее взор остановился на больших обнаженных руках, покоящихся у него между колен; казалось, что он едва держит вожжи, но Эри знала, что лошади и повозка будут делать только то, что нужно ему. Руки были крупными, а пальцы на них – толстыми, но они отнюдь не выглядели обрубками. Приятные руки, решила она, хотя сильно загорелая кожа на них и была испещрена мелкими шрамами. Были ли его ладони твердыми и грубыми от мозолей, и как бы они ощущались на ее коже?
Разволновавшись от своих беспорядочных мыслей, она выпалила то, что было у нее на уме:
– А… на моего жениха, Причарда Монтира, так же приятно смотреть, как на вас, или он коротышка с покрытым оспинами лицом и большой лысиной?
Бартоломью бросил на нее удивленный взгляд, а потом запрокинул голову и расхохотался.
– Нет, – сказал он, справившись наконец с приступом веселья. – Причард совсем не похож на меня. Он меньше ростом, но уж никак не коротышка. Собственно, мы с ним не кровные родственники. Его мать и моя жена – сестры.
Это заставило ее поднять голову.
– Ваша жена?
– Да.
«Почему эта новость так ее расстроила?»
– Она тоже живет на маяке?
– Да, – он выругал себя за унылую нотку, которая вкралась в его голос. – На станции два дома, оба новые и хорошо оборудованные, но у нас нет электричества или хотя бы газового освещения, потому что мы живем очень далеко и уединенно. Хестер и я живем в одном из домов, а вы и Причард будете делить второй с первым помощником смотрителя, Симом.
– Вот как, – похоже, Эри взвешивала все им сказанное. – Сим не женат?
Бартоломью коротко рассмеялся:
– Этот старый морской волк. Ему уже порядком за шестьдесят, и он так просолился за годы, проведенные на море, что ни одна женщина не смогла бы жить с ним. В одной комнате, во всяком случае, – добавил он, не желая встревожить ее. – Собственно, он приятен в общении, и с ним можно легко ладить, если только не трогать его трубку. Или его коз.
– Он держит коз? А другие животные там есть?
– Две дойные коровы, четыре лошади, курицы, две козы и мои китайские фазаны.
Он почувствовал, что она смотрит на него, и не мог удержаться, чтобы не взглянуть на нее в ответ. Ее глаза светились восторгом.
– Вы разводите фазанов? – спросила она.
Повозка подпрыгнула, когда переднее колесо налетело на камень. Она вцепилась ему в бедро, чтобы не упасть ему на колени, и ее грудь прижалась к его руке. У него участился пульс. Он сильно натянул вожжи, чтобы не потянуться к ней. Колесо соскочило с камня, и повозка выровнялась. Даже после того как Эри выпрямилась и отпустила его ногу, прошло несколько секунд, прежде чем он смог заговорить спокойно.
– Один из наших орегонских судей, Оуэн Дэнни, увидел этих фазанов в Шанхае, когда был там генеральным консулом лет десять назад, – сказал Бартоломью. – Они так понравились Дэнни, что он привез несколько клеток домой, чтобы разводить их здесь. Я заинтересовался ими около пяти лет назад, но в то время я был слишком занят, присматривая за фермой отца после его смерти. Это одна из причин, по которой я согласился на работу главного смотрителя маяка на мысе Мире, так что теперь я могу разводить их. Я продаю птиц людям, которые надеются, что они у них приживутся, по всей стране. Только вчера я отправил партию фазанов в Кентукки.
– Как это восхитительно. Я люблю птиц. Я могу помогать ухаживать за ними?
Он бы хотел, чтобы она не улыбалась ему так, эти голубые глаза излучали столько радости, ее чувственные полуоткрытые губы были так влажны… Она возбуждала в нем желание, которое он не мог утолить. Он наклонился вперед, чтобы скрыть то воздействие, которое она на него оказывала, и произнес:
– Посмотрим.
Бартоломью всю вторую половину дня посматривал на нависающее над ними небо. Ему очень не нравились облака, накатывающиеся с юга. Орегон наслаждался теплом ранней весны, но он знал, как быстро погода может измениться. Вот?вот должна была наступить темнота. Чтобы добраться до дома Олуэллов, им потребуется еще час. Он потер ладонью затылок. Видение кустистых белых бровей Неемии Олуэлла, при виде мисс Эрии Скотт выгнувшихся дугой до самой кромки редеющих волос, бросило Бартоломью в пот.