– Нет. Я знаю, кто это сделал.
– Отлично. Кто?
– Джокер и его компания. Они хотят теперь заманить к себе мою маму.
– Твою маму?
Я ничего не понимал. Мальчик очень серьезно глядел на меня.
– Послушай, а как тебя зовут? – спросил я.
– Роар.
– А полностью?
– Роар Андресен.
– Сколько же тебе лет?
– Восемь с половиной.
– А где ты живешь?
Он назвал новый район на юго–западе. Я никогда там не был и видел его только издали. Он казался мне чем–то вроде лунного пейзажа, если, конечно, допустить, что на Луне могут быть многоэтажные дома–башни.
– Твоя мама знает, где ты сейчас?
– Нет. Когда я пошел к вам, ее еще не было дома. Я нашел ваш адрес в телефонном справочнике и приехал сюда на автобусе, да и контору вашу сам нашел, я никого не спрашивал.
– Давай все–таки позвоним твоей маме, чтобы она не беспокоилась. У вас дома есть телефон?
– Есть. Но она еще не вернулась.
– Понятно. А где она работает? Может, позвонить ей на работу?
– Нет. Она сейчас как раз в дороге. Да я и не хочу, чтобы она обо всем знала.
В это мгновение Роар показался мне совсем взрослым. И я размышлял, следует ли задавать ему вопрос, который давно вертелся у меня на языке. Нынешние дети знают и понимают гораздо больше, чем мы предполагаем.
– А твой отец?
Я заметил, как глаза мальчика расширились.
– Он… с нами не живет. Он ушел от нас. Мама говорит, что… он нашел себе другую женщину и у нее свои дети, двое детей. И мама говорит, что папа плохой и я должен о нем забыть.
Лица Томаса и Беаты проплыли у меня перед глазами.
– Слушай, давай я отвезу тебя домой, – поторопился предложить я, – а там подумаем, как отыскать твой велосипед. По дороге ты мне подробно обо всем расскажешь, хорошо?
Натянув плащ, я огляделся. Не оставив заметного следа, заканчивался еще один день моей жизни.
– А вы не возьмете с собой пистолет?
Я глянул на Роара.
– Пистолет?
– Да.
– У меня нет его.
– Нет? А я думал…
– Так это только в кино или по телевизору показывают, а в жизни все иначе.
– Понятно…
Мальчик был разочарован полностью.
Мы вышли, и, пока я запирал дверь, в кабинете зазвонил телефон. Мгновение я думал, стоит ли возвращаться, но решил, что, скорее всего, звонит человек, у которого пропала кошка, да я все равно не успею снять трубку. К тому же у меня аллергия на кошек. Я решил не отвечать.
Нам повезло: была та счастливая неделя месяца, когда лифт работал исправно. Когда мы спускались, я спросил, кто такой Джокер.
Мальчик серьезно посмотрел на меня и глухо произнес:
– Он плохой.
И пока мы не сели в машину, я ни о чем его больше не спрашивал.
2
На улице похолодало. Мороз в предсмертной схватке вцепился в побледневшее небо, и пьянящий утренний аромат бесследно исчез. В глазах прохожих больше не светилась весна, в них отражались серые будни, полные тревог и забот. Зима одолела весну и испортила людям настроение.
Моя машина на платной стоянке на Торнплас выглядела совершенно невинно, хотя оплаченное время давно истекло.
Мой маленький клиент изредка поглядывал на меня, как всякий восьмилетний мальчуган поглядывает на своего отца, когда они вдвоем выбираются на прогулку. Разница заключалась в том, что я не был его отцом, да и вообще так поглядывать на меня было не за что. Я был всего–навсего сыщиком, на четвертом десятке – без жены, без детей, без друзей и иных привязанностей. Я мог бы иметь успех в каком–нибудь «Клубе одиноких», но даже туда меня не приглашали.
Все, чем я владел, был автомобиль, переживший очередную зиму и готовившийся встретить свою восьмую весну. Он служил мне верой и правдой, хотя иногда, особенно в плохую погоду, у него барахлило зажигание. Мы уселись и, немного повоевав с зажиганием, двинулись в путь. Роар заметил, как я про себя проклинаю мотор. Надо признаться, что я вполне овладел этим искусством и редко ругаюсь вслух, тем более в присутствии женщин и детей. Может, именно потому никто меня не любит.
На самой середине моста через Пуддефьорд мы оказались в пробке. Было похоже, что мы остановились на изгибе радуги. Справа, между светло–серым небом и темно–серой водой, виднелся остров Аск, и мерцавшие на его склонах вечерние огни были похожи на сигналы бедствия. Слева от нас, в заливе Викен, возвышался скелет того, что когда–нибудь – с божьей помощью и с помощью кораблестроителей – должно стать судном. Огромный кран угрожающе раскачивался над скелетом, как доисторический птеродактиль над тушей мертвого динозавра, готовый поудобней примоститься, чтобы клевать мертвечину. Был как раз такой вечер в конце зимы, когда, куда ни повернись, во всем ощущается смерть.