Ее волосы были когда–то черными – теперь в них проглядывали пряди седины, весьма декоративные, если тебе нравятся зебры. Карие глаза с тоненькими красными прожилками на белках, рот с привкусом горечи, будто она только что выпила лишний бокал «кампари».
Невысокого роста, но изящная или полноватая, сказать было трудно, так как на ней была свободная темно–коричневая меховая шубка. Мех явно видал лучшие времена, но все же мог согреть одну замерзшую душу в замерзшем теле. Красивые ноги. Скорее всего, она подменила их на полпути: ногам нельзя было дать более тридцати.
Подошел лифт, я придержал для нее дверь. Она больше не улыбалась. Наверное, у них это не принято.
Кабина была похожа на гроб – длинная и узкая. Очевидно, она была приспособлена для перевозки пианино, кроватей, диванов до последнего, 12–го этажа. Женщина прошла в глубь кабины, я остался у дверей.
– Вам какой этаж? – спросил я.
– Седьмой, – ответила она хрипловатым пропитым голосом. Слишком частые выпивки и недосып: мешки под глазами.
Лифт пошел вверх, но между четвертым и пятым этажами остановился. Лампочка на потолке дважды мигнула и погасла.
Женщина тяжело вздохнула: «О боже милостивый, только не это!» Мне показалось, что она считает, будто я во всем виноват.
– Мы же застряли, – произнесла она.
– Да, я вижу, что мы застряли.
Виднелось всего 10 – 15 сантиметров двери лифта на пятом этаже. Все остальное было бетонной стеной.
Застрять в лифте – это особое душевное потрясение, ниспосланное людям, живущим в так называемых «цивилизованных» странах, то есть там, где строят дома выше четырех этажей. Когда ты застреваешь в лифте, мир останавливается.
Неважно, сколько тебе лет, пятьдесят или пятнадцать, – ты моментально чувствуешь себя стариком. Где–то может начаться война. Реки могут двинуться вспять, может разразиться землетрясение или пронестись смерч. Люди могут голышом бегать по улицам и кромсать друг друга ножами, огромный носорог может пронестись по городу в поисках девственниц. Тебя это не касается. Тебе это ни к чему: ты застрял в лифте.
Я никогда не страдал клаустрофобией, но все–таки почувствовал, как пот выступил у меня на лбу и где–то между лопатками. Никто не любит застревать в лифте. А если застрял – очень хочется выбраться; все очень просто.
По лицу своей спутницы я не заметил, чтобы ей это нравилось. Лицо ее будто расплылось: глаза, нос, рот и дыхание стали растянутыми, тяжелыми. У нее, видимо, ослабли ноги, и она оперлась о стенку лифта бледной ладонью. Другую руку она прижимала ко лбу.
– Нам пора представиться друг другу, – сказал я. – Моя фамилия Веум.
Она мне явно не верила.
– Я… но мы же застряли, застряли! – истерически выкрикнула она.
– Я слыхал, – продолжал я, – что люди, подверженные клаустрофобии, в аналогичных ситуациях начинают раздеваться. Не делайте этого, я еще достаточно молод – я этого не вынесу.
Она прислонилась спиной к стенке.
– Что такое вы там мелете? Лучше сделайте что–нибудь, чтоб нам отсюда выбраться. Я хочу домой! – Она повернулась к стене и маленькими кулачками стала бессильно барабанить по ней. – Помогите! Помогите!
Я нажал кнопку с надписью «тревога» и услышал где–то отголосок звонка. Я надеялся, что это был не просто так называемый «утешительный звонок», который слышно лишь на расстоянии в два метра – такие часто устанавливаются в лифтах, чтобы застрявшие не впадали в панику. Я надеялся, что он действительно звенит где–то, где есть люди, может быть у монтера, в его заоблачных высях, если здесь вообще есть монтер.
Женщина в потрепанных мехах сползла на пол. Она безутешно рыдала. Я присел на корточки рядом с нею и проговорил:
– Я уже позвонил монтеру и надеюсь, что теперь нам недолго ждать.
– Сколько мы сможем продержаться? Надолго ли хватит кислорода? – всхлипывала она.
– Кислорода? – Я огляделся. – Надолго. Мне рассказывали об одной шведской уборщице. Она просидела в лифте на какой–то фабрике сорок дней, то есть в течение отпуска всех служащих. И выжила. Правда, у нее с собой была мыльная вода для питья.
– Сорок дней! Боже милостивый! Господи! Я не думала…
– Нет, нет, нет. Я просто хотел сказать, что кислород – не проблема.
Я внимательно огляделся: мы были заперты в небольшом пространстве и было жарко, но тем не менее воздух – не проблема. Правда, я немного вспотел. Я посмотрел наверх. В потолке не было того привычного люка, какой бывал в старых лифтах. Его всегда можно было открыть изнутри и, выбравшись на верхнюю стенку–крышу лифта, почувствовать себя на дне кратера вулкана. Мысль о такой возможности всегда действовала успокаивающе.