– Я пришел узнать, как дела у Роара, – сказал я.
– О, все прекрасно, но мне надо на работу. Это мой шеф, капитан… – Она нечетко произнесла имя.
Он сам повторил его, делая ударения на каждом слоге, будто разговаривал с недоразвитым.
– Рикард Люсне, – сказал он и сдавил мне руку крепкими мускулистыми пальцами.
– Веум, – представился я.
Наступила пауза. Венке Андресен по–прежнему выглядела смущенной. У нее были синие круги под глазами и очень бледное лицо.
– Я себя неважно чувствовала и собиралась на работу попозже, а Рикард… Люсне предложил меня подвезти.
– У нас накопилось много важных документов, которые необходимо отправить обязательно сегодня, и только Венке знает, как это оформить. Мы могли бы попросить кого–нибудь другого, но пришлось бы потратить часы только на объяснения. – У него был глубокий звучный голос, и если бы я был помоложе и женщиной, то не устоял бы. Но я не был ни тем, ни другим, а Венке Андресен все еще волновалась.
Я посмотрел на ее губы и вспомнил прошлый вечер и каким приятным было нежное прикосновение ее полураскрытых губ.
Потом я перевел взгляд на рот Рикарда Люсне. Большой широкий рот, узкие красные губы и желтоватые острые зубы. Серо–синяя щетина на щеках, вьющиеся на затылке волосы и сросшиеся у переносицы брови.
– Я не хотел вам мешать, я пришел, чтобы узнать про Роара… И еще, ты не знаешь, где живет Джокер? – добавил я.
Венке взглядом показала на соседнюю башню.
– Там он живет вместе со своей матерью.
– Ну что же, спасибо. – Я кивнул и придержал для них дверь лифта. Они прошли мимо, и, когда я собирался закрыть дверь, Венке спросила:
– А ты не поедешь, Веум?
– Нет, спасибо. Я предпочитаю лестницу.
Я отпустил дверь, и она медленно закрылась.
Я постоянно думал о ее губах. Но не знал, хорошо ли, что я все время вспоминаю об этом, особенно сейчас.
Я вышел на балкон по другую сторону от ее квартиры и пошел к лестнице в южном крыле дома. Сверху я заметил, как Рикард Люсне и Венке Андресен шли к большому черному автомобилю. Скорее всего это был «мерседес» – так по крайней мере он выглядел с девятого этажа.
Так вы и исчезнете из моей жизни – на черном лимузине, подумал я почему–то. Но то ли интуиция, то ли какое–то шестое чувство говорило мне, что этого не произойдет, что я еще увижу их обоих и это будет не самой приятной встречей для кого–то из нас.
Я не спеша спустился по лестнице, размышляя, что еще мне предстоит сделать.
15
У меня был выбор: либо вернуться в контору, либо сделать что–нибудь полезное. Можно было хотя бы притвориться, что делаешь полезное дело. Контора вряд ли пострадает, если я там не появлюсь. Единственное, с чем могло что–то произойти, был телефон. Его могли снять, потому что я не заплатил по счету. Но и в этом случае будет лучше, если я не появлюсь в конторе.
Венке сказала, что Джокер со своей матерью живут в соседнем доме, а от Гюннара Воге я узнал его настоящее имя – Юхан Педерсен. Я мог бы заскочить повидаться с ним, мог предложить ему уроки рисования, чтобы раз и навсегда решить проблему его свободного времени. Современное просвещенное общество предоставляет массу возможностей для проведения досуга. Если чего не умеешь – можно научиться, и стоит это недорого. Небольшой взнос, и больше ничего. Десятичасовой бесплатный курс обещал научить шить или правильно обращаться с карманным компьютером. Можно учиться живописи и писать масляными красками (почти как Эдвард Мунк [11]), или испанскому языку (чтобы при случае, отдыхая на Канарских островах, побеседовать со шведами), или научиться хорошо фотографировать (свекровь в контражуре в окружении орущих детей). У Джокера, таким образом, была масса возможностей, было бы желание и был бы он дома.
В подъезде я отыскал почтовый ящик, на котором стояло: «X. Педерсен. 4–й этаж». И я не стал вызывать лифт. Я пошел к лестнице и пешком двинулся наверх. Хорошо, что они живут не на десятом. Если так будет продолжаться, я смогу совсем отказаться от еженедельных пробежек в Исдалене.
Хильдур и Юхан Педерсен – мать и сын – жили в ближайшей к лифту квартире. На двери была дощечка с их фамилией. Я заглянул в кухонное окно, но не увидел ничего, кроме давно не стиранных занавесок.
Я нажал кнопку звонка. Прошло чуть ли не два года, но я был терпелив и позвонил снова. Спустя еще пару лет из глубины квартиры донеслось бурчание, как из живота человека, стоящего у тебя за спиной в автобусе. Слов не разобрать. Это был либо грубый женский, либо высокий мужской голос. Но я готов был поспорить, что голос женский, и я бы выиграл.