– А нечего рассказывать. Все происходит так быстро, что потом уж и не вспомнишь. Только радуешься, что вернулся живым и здоровым.
– А–а…
Недалеко от Тиссе у дороги есть кафе. Дом стоит на крутом повороте, и там обычно останавливаются на отдых водители больших грузовиков. С дороги кафе выглядит не слишком привлекательно, но внутри напоминает старинный зимний сад с большими окнами и квадратными рамами, похожими на шахматную доску, и прекрасным умиротворяющим видом на море сквозь мягкую зеленую листву, если на дворе лето. Сейчас деревья стояли голые, очень подходящие для картины в пастельных тонах. Они казались внезапно попавшими из повседневной действительности в страну сказок. Что бы ты ни заказал, ты сидишь и смотришь сквозь огромное окно на природу, и это действует умиротворяюще. Ты выходишь отдохнувший и садишься за руль. Вид этот успокаивает, придает уверенность рукам и ясность взору, и ты лучше ведешь машину.
Мы вошли внутрь и взяли по бутерброду с креветками, на которых майонеза было больше, чем креветок. Лист салата напоминал распластавшегося хамелеона, а подсохший кусочек лимона – старую крестовину от новогодней елки. Но вид из окна испортить было невозможно, и за него дополнительную плату, к счастью, не взимали.
Я пил кофе, а Роар тянул через соломинку фруктовую воду. Соломинка была красной, фруктовая вода светлая, бесцветная. Скатерть на столе зеленая, а вид из окна…
За соседним столиком сидели шоферы грузовиков. Голоса у них были как в громкоговорителях, а руки как ковши. Лица широкие, прямоугольные, как и автомобили, которыми они управляли. Наверное, это было неотъемлемой чертой их профессии. Я не слышал, о чем они говорили, но это не имело значения. Я слышал их громовые голоса, и этого было вполне достаточно. Они чувствовали себя здесь свободно, как и во всех придорожных кафе, на всех шоссейных дорогах. Последние беспощадные ковбои. Доведись тебе встретить такого темным вечером на повороте и не дай бог твой автомобиль окажется чуть ближе к осевой, чем положено, – ты готов. Все, что от тебя останется, – это каша из крови и бензина, разбрызганная по асфальту там, где ты находился за несколько секунд до встречи. Ты станешь частью того отрезка дороги, по которому только что ехал чуть быстрее 80 километров в час, и цена тебе будет не больше минуты, которую ты выгадал, чтобы пораньше предстать перед своей неожиданной смертью здесь, на повороте, в гробу из развороченного металла с вытекающим оттуда бензином.
Но вид…
Роар высосал через красную соломинку все содержимое бутылочки. Я посмотрел на него. На кого он похож? На мать? На отца? Я попытался представить их: Венке Андресен с закрытыми глазами и губами, подставленными для поцелуя, Юнас Андресен в очках, с усами, на которых повисли хлопья пивной пены. Рука, державшая кружку, и – внезапная смерть.
Нет. Роар не был на них похож. Он напоминал мне самого себя, когда он внезапно появился у меня в конторе: маленький мальчик в потертой синей нейлоновой куртке, в джинсах с заплатами на коленях. Когда это было? Пять–шесть дней назад? Он напомнил мне другого мальчика, чуть младше, который очень давно не приходил ко мне.
– Правда красиво? – сказал я, кивнув на окошко.
Он вопросительно посмотрел на меня.
– Что красиво?
– Вид.
– Вид?
Нет, он был еще слишком мал. Видом не любуются в восемь лет. Чтобы ощутить красоту природы, надо влюбиться.
Мы допили каждый свое и поехали дальше. Дорога к Квамскугену была не заснежена и чернела от дождя. Снег тонкой повязкой лежал на склонах гор, и, для того чтобы покататься на лыжах, нужно было забраться довольно высоко.
Дорога была хорошая. Легендарные времена ухабистых дорог на Квамскугене прошли: туризм, кроме всего прочего, способствовал строительству хороших дорог, хотя его влияние противоречиво и неоднозначно.
Мы быстро миновали поселок летних домиков, тесно прижавшихся друг к другу, похожий на неприбранные окрестности большого города, и спустились по Токагьеллет, где тоннели сначала заглатывали, а потом выплевывали нас, как протухшую рыбу.
Чудесный вид снова открылся перед нами. Мы увидели долины Хардангерфьорда и Нордхеймсунна. И здесь внезапно началась весна. Был тот единственный миг в году, когда невидимая рука вдруг сдвинет в сторону облака и из–под их завесы выглянет солнце. Солнце катилось по склонам гор, высвечивая прошлогоднюю зелень и смешивая ее с бурым, белым и грязно–серым зимним цветом, а смешав, бросало все это нам под ноги, как, играя на заднем дворе, ребята бросают кости. Это была весна.
Была весна. Щепоть солнечных лучей озарила ландшафт: отвесные склоны гор, дорогу, извивающуюся к фьорду, к сине–белому, полосатому заливу там, вдалеке, к сине–зеленой окантовке гор на противоположном берегу, редко рассыпанные домики, выкрашенные в белый и серый цвет, красный автобус, идущий нам навстречу, старую женщину, остановившуюся у обочины дороги рядом с навесом для молочных бидонов, одетую в серую юбку и темно–коричневую вязаную кофту, в черном платке на голове. Женщина повернулась к нам лицом, искромсанным временем, изуродованным годами. Была весна, пока еще смутная, но весна.