Он смеется, и мы движемся вперед.
— Ну, это уже не преследование, но, если ты приглашаешь, я с удовольствием провожу тебя в магазин.
— Не знаю, готов ли ты к такому скачку в своем статусе, — поддразниваю я. — Был преследователем и за один день сделался провожатым? А ты-то небось думал, со мной все просто?
— Давай показывай дорогу, острячка, — говорит он, хватая меня за руку.
Я слегка вздрагиваю и смотрю на наши соединенные руки. Вот так вот, за ручку? Странновато.
И снова теплое чувство, когда наши руки соприкасаются. «Все страньше и страньше», как говорила Алиса, оказавшись в Стране Чудес. Он просто проявляет вежливость, Эви, потому что думает, что расстроил тебя. Возьми себя в руки! Мне становится неловко, поэтому я отнимаю руку, делая вид, что ищу в сумочке солнечные очки. Нацепляю их, хотя на улице отнюдь не солнечно, и хватаюсь обеими руками за ремешок сумки, чтобы у него не возникло соблазна снова взять меня за руку.
Я украдкой бросаю взгляд на Джейка, он слегка хмурится, но ничего не говорит, и мы идем дальше.
Все это более чем странно.
— Ну, — говорю я, чтобы сгладить внезапно возникшую неловкость, — и чем занимается компания твоего отца?
Прежде чем ответить, он бросает на меня быстрый взгляд.
— Мы производим продукт для отдела национальной безопасности правительства. По сути, это рентгеновская технология, которая используется в аэропортах по всему миру. Есть еще несколько небольших ответвлений, но это наша основная линия. — Я киваю, и он продолжает: — Отец основал свою компанию тридцать лет назад, у него есть филиалы здесь и в Сан-Диего, но в последние годы здешний филиал дышит на ладан. Я начал работать с ним пару лет назад и переехал сюда, чтобы поставить филиал в Цинциннати на ноги. Вообще-то требовалась только провести реструктуризацию и заменить некоторых топ-менеджеров, которые больше заботились о собственном кармане, чем о процветании фирмы.
Я снова киваю, и мы заворачиваем за угол, к продуктовому магазину.
— Отец, должно быть, очень доверяет тебе, раз так скоро поручил тебе такое ответственное дело.
Он слегка напрягается.
— Я никогда не давал ему особого повода доверять мне. На самом деле он умер почти год назад, за полгода до моего переезда сюда.
Он снова хмурится; не знаю, что он такое натворил, чтобы нуждаться в оправдании перед отцом, но по непонятной причине мне хочется одного: заставить его улыбнуться.
Поэтому я хватаю его за руку, снова держусь за нее и улыбаюсь во весь рот.
— Просто я рада, что тебе есть чем заняться после того, как ты спалился и твоей недолгой карьере шпика пришел конец.
Он снова расхохотался, его карие глаза потеплели, и снова возникло это чертово притяжение.
Черт возьми, пора уже моим дурацким гормонам расслабиться.
Похоже, у нас с Джейком довольно быстро установились дружеские отношения, и какая-то часть меня очень довольна. Ведь он красавец и вроде бы хороший парень.
Но другая часть меня слегка обеспокоена. Я ведь совсем ничего не знаю о Джейке, кроме того, что он мне рассказал, а то, что он имеет отношение к Лео, посылает всевозможные путаные сигналы — сигналы, которые я предпочитаю не расшифровывать, по крайней мере не сейчас.
Входя в магазин, мы сталкиваемся с красивой девушкой с длинными рыжими волосами. Увидев Джейка, она делает двойную охотничью стойку, но он, кажется, вообще не замечает ее, и я улыбаюсь про себя.
Я решаю купить кое-что еще помимо мороженого, и, когда мы доходим до морозильника, в моей тележке уже полно продуктов.
— Какое ты любишь? — спрашивает Джейк, открывая дверцу холодильника.
— Вкус орехового масла, — говорю я, залезая в другой холодильник в паре шагов от него.
Он достает пачку мороженого со вкусом орехового масла; в тот же миг я достаю такую же, но другой марки.
— Зачем тебе такое? — спрашивает он. — Это в два раза дороже. Наверное, оно лучше.
Я качаю головой.
— Дело не в цене, Джейк. Это «Самое крутое мороженое в мире». Смотри, на пачке прямо так и написано, — серьезно говорю я.
Он переводит взгляд с одной упаковки на другую.
— Эви, — начинает он, как будто объясняет что-то пятилетнему ребенку. — Ты ведь знаешь, на упаковке можно написать все, что угодно. Это не значит, что это правда.
— Видишь ли, — возражаю я. — Ты прав. Но ты ошибаешься. По-моему, девяносто пять процентов понимания того, что ты лучший, — это уверенность. Можно подозревать, что ты лучший, можно надеяться, что ты лучший, но если у тебя не хватает наглости объявить, что ты лучший с помощью наглой упаковки, а кто не верит, пусть проверяет, если посмеет, то никакой ты не лучший. Кто может устоять перед парнем, который искренне верит в себя?