— Вот и мы. — Анджела собирает засохшие цветы со сверкающей белой могилы, очевидно, ее недавно тщательно убирали. — Свежие цветы для моего золотого мальчика.
Зик застыл как вкопанный, с тихими вздохами, вырывающимися из его стиснутых зубов. Я крепко обнимаю его, наблюдая, как Анджела суетится над мраморной плитой и кладет свежий букет желтых роз. Она что-то бормочет себе под нос, как будто разговаривает с сыном, погребенным у нас под ногами.
— Подойди поздоровайся с Фордом, — говорит она Зику, протягивая руку.
Я цепляюсь за надгробие, борясь за каждый вздох, щеки мокры от слез. Его боль - это моя боль, пронзающая мою грудь и пронизывающая воздух невысказанной агонией. Он бросает один взгляд на имя, начертанное на могиле, и стремительно уходит с кладбища, чтобы закурить сигарету.
Анджела вздыхает.
— Я должна была догадаться.
— Ему не все равно, — настаиваю я, глядя ему вслед. — Это сложно.
— Я в этом уверена. Иезекииль всегда боролся с демонами, моя дорогая. — Она улыбается надгробию, водя пальцем по имени своего сына. — Я просто хочу, чтобы мне не пришлось потерять обоих моих мальчиков из-за его зависимости.
Опускаясь на колени рядом с ней, мы заканчиваем тем, что держимся за руки. Плечи Анджелы сотрясаются от беззвучных рыданий, когда она переводит взгляд с обоих своих мальчиков, явно охваченная горем. Мы сидим так целую вечность, в абсолютной тишине, без какой-либо необходимости говорить дальше. В конце концов, мой телефон звонит, сигнализируя о скором прибытии нашего поезда.
— Ты присмотришь за ним? — Она спрашивает меня.
— Всегда. Зик для меня все. — Я похлопываю ее по руке, мягко улыбаясь. — Я дам ему твой номер, попрошу оставаться на связи. Я уверена, что он тоже по тебе скучает.
Глаза Анджелы блестят, и по щекам бегут слезы.
— Я бы все отдала, чтобы снова наладить с ним отношения. Я приму все, что он готов мне дать, что угодно. Это будет стоить того, чтобы просто вернуть моего мальчика.
Мы покидаем кладбище, и она отвозит нас обратно на железнодорожную станцию в Оксфорде, заключая меня в объятия, от которых хрустят кости, и шепча "спасибо". Зик тоже терпит очередные объятия, а Анджела суетится вокруг него и поправляет его одежду, не в силах сдержать свою печаль.
— Я люблю тебя, Иезекииль. Звони своей маме время от времени, ладно?
— Хорошо, — бормочет он, избегая ее взгляда. — Прости, мам.
— Не извиняйся передо мной, — огрызается она. — Мне нечего прощать. Тебе нужно простить себя, сынок. Ты единственный человек, в одобрении которого нуждаешься в этой жизни. Помни это.
Целуя его по очереди в обе щеки, она провожает нас, и мы, держась за руки, направляемся к платформе. Зик оглядывается и выдавливает слабую улыбку, прежде чем Анджела исчезает из виду. Всю дорогу домой он молчит, погруженный в свои мысли и не реагирующий. Даже когда мы возвращаемся в Лондон и берем такси домой. Я принимаюсь распаковывать вещи и белье, пока он исчезает, желая побыть один.
— Удачная поездка? — Некоторое время спустя Робин приветствует меня, крепко обнимая.
— Больно и неловко. Хорошие выходные?
Она улыбается мне.
— Стейси приехала, мы собираемся остаться вместе. Ты была права.
— Я же тебе говорила. — Я смеюсь. — Я рада за тебя.
Мы обе вскидываем головы, когда из ванной доносится грохот, эхом разносящийся по квартире. Мы спешим найти источник шума, врываемся к Зику, лежащему без сознания на плитке, из его предплечья торчит игла. У него на голове отметина в том месте, где он ударился о раковину, спускаясь вниз.