Отошел Гришка верст пятнадцать и попал в первую деревню. Прижались хаты к самому шляху. В деревне тихо, как в осеннем лесу.
Заглянул в одну из хат. В ней темно: крошечное оконце, затянутое пузырем, света не дает. Распахнул пошире дверь. Возле двери — лапти, кадка с водой, коновка. Зачерпнул и выплеснул воду — тараканов полно. Пить не стал. Бросил на лавку коновку, и она покатилась со звоном. Возле другой хаты показалась старая сгорбленная старуха. Она долго и внимательно рассматривала Гришку подслеповатыми глазами.
— Одна в деревне, мати? — удивился Мешкович.
— Может, и есть кто, — зашамкала старуха беззубым ртом.
— Куда подевались мужики?
Опираясь на ореховую палку, старуха долго молчала. Землистое сморщенное лицо было неподвижным. Только часто моргали слезящиеся глаза да вздрагивали сухие пальцы, сжимавшие кий. Мешковину показалось, что она не слыхала, о чем спросил Гришка. Вдруг старуха раскрыла беззубый рот:
— Неужто не знаешь?
— Не знаю, мати.
Старуха с укором посмотрела на Мешковича.
— Налетели намедни, ако вороны и мужиков в войско… Всех, кто далоги мае… Позабирали, позаграбастали… Бабы, ведомо, в маентке барщину отбывают… А ты не знаешь… Откуда странствуешь, человече?
— Отселе не видать, мати. Из Пинеска иду.
Старуха наморщила лоб, сухой желтой рукой подбила под дырявый платок жидкие седые волосы.
— Правду ли сказывают, человече, в Пинеске?.. — и замолчала, стараясь вспомнить, что сказывают.
Гришка Мешкович догадался, о чем хочет узнать старуха.
— Знать, правду сказывают, мати.
— А то, что казаки были? Правду бают?
— Были. — Мешкович усмехнулся: все известно старухе!
Старуха перекрестилась костлявыми пальцами, и губы ее беззвучно зашевелились. Дала Мешковичу ковшик воды. Выпил, а жажда не прошла. Вода ржавая, пахнет болотом. Да и берут ее из болота, а не колодца.
Вот уже и последняя хата. За ней — кусты орешника и лес. Березы с побуревшими листьями грустно свесили долу тонкие ветви. Вдруг хруст сухого орешника и грозный окрик:
— Стой, смерд!
Повернул голову и пересохло во рту. Прямо на него наставлен мушкет. Одним прыжком оказался возле Мешковича воин с алебардой. «Тайный залог! — мелькнуло в мыслях. — Бежать!» Но бежать не решился — наверняка станут стрелять. И неведомо, нет ли впереди засады? Остановился.
— Кто будешь? — спросил воин, пристально оглядывая Гришку.
— Гришка Мешкович, цехмистер Шапошников из Пинеска…
— Брешешь! — воин тряхнул алебардой. — Нонче работный люд из хаты носа не показывает. Куда идешь?
— В Гомель. Купцы обещали товар…
Волоча сошку, мушкетер вышел из кустов и, уставив глаза на Мешковича, уверенно повторил:
— Брешешь! Казаков ищешь в лесу. Вяжи его!
За спиной, складывая веревку в петлю, возился воин. Мешкович сунул руку за полу свитки. Пальцы сразу же поймали черенок кинжала. Мушкетер ничего не успел сообразить. Он выронил мушкет и, схватившись за живот, опустился со стоном на траву. Мешкович бросился в кусты. Второй воин оказался смекалистый и прыткий. Едва упал мушкетер, — подхватил алебарду и метнул ее в спину Мешковичу. Но промахнулся. Копье проскочило, а лезвие секеры, разорвав свитку, горячо полоснуло по плечу. Мешкович не почувствовал боли. От испуга шатнулся в сторону и зацепился носком копца за корень старой сосны. Не удержался на ногах. И тут же на спину навалился воин. Вырваться сразу из его цепких рук Мешкович не смог. Падая, выронил кинжал. Сцепившись, они покатились по траве, хрипя и ругаясь. Несколько раз воин пытался схватить Мешковича за шею. «Придушит…» — испугался Гришка. Тот навалился всем телом, и в этот миг Мешкович почувствовал под ногой упор. Напрягся и перебросил через себя воина. Руки у того ослабли. Гришка, изловчился и кулаком ударил по переносице. Воин на мгновение обмяк. Мешкович вырвался из его сильных рук и, вскочив, бросился в лес. Бежал и не смотрел куда. Колючие ветви можжевельника больно хлестали по лицу. Возле кряжистого дуба зацепился полой за выворотень. Остановился и, отдышавшись, прислушался. Погони не было, подался в сторону шляха.
Когда показались белые стволы берез на шляху, присел на кочку. Плечо горело огнем. Нарвал подорожника, смочил лист в лужице и приложил к плечу.
Выходить на дорогу Гришка Мешкович не решался, хотя и прошло уже немало времени. Думал о том, что если б были еще дозорцы в тайном залоге — дали бы о себе знать. Долго сидел у дороги, посматривал по сторонам. Ни верховых, ни мужицких телег не видно. Когда солнце перешло за полудень, поднялся и, не выходя на шлях, пошел окольной тропкой.