Канцлер Ежи Осолинский в голубом камзоле, искусно отороченном черной глянцевитой тафтой, замер у кресла. Манжеты камзола утопали в пене белоснежных кружев. Канцлер протянул руку к маленькому столику, отделанному слоновой костью, и поднял серебряный кубок. В кубке искрилась мальвазия.
Вслед за канцлером подняли кубки Януш Радзивилл, пастор Ольха, пан Лука Ельский.
— Hex жые Речь!
— За здоровье пани Марии!..
Поднимали кубки за папу Иннокентия X, за ясновельможного пана канцлера, за скорую и славную победу над Хмелем. Ступая на цыпочках, к гетману подошел адъютант.
— Срочная депеша, ваша мость.
Януш Радзивилл сморщился и повел седеющей бровью:
— Буду читать завтра…
От выпитой мальвазии у гетмана Радзивилла утром болела голова. Потирая тонкими пальцами виски, спросил у адъютанта:
— Откуда, говоришь, депеша?
— Из Полоцка.
— Что там?
— Капралу велено вам в руки, ваша мость.
В кабинете было душно, и Януш Радзивилл показал на окно. Адъютант распахнул створки. Гетман широко вдохнул утренний, еще колкий воздух. Он старался восстановить в памяти весь разговор с канцлером Ежи Осолинским. Канцлер, как и он, твердо убежден в том, что Русь не готова к войне с Речью Посполитой, но через год-два положение может измениться. И уже намеком: он, канцлер, будет не против, если Януш Радзивилл попытается вступить в тайный сговор с русским царем. Януш Радзивилл, словно прицеливаясь, прищурил глаз: о землях своих в Ливонии думает пан канцлер. Может быть, и решился на такой шаг гетман, если б знал, что государь московский согласится на тайный сговор. Нет, не согласится.
Недавно папский нунциуш Антоний Поссевин предлагал от имени папы объединение церквей с сохранением греческих обрядов, просил высылки из Москвы лютеранских пасторов и позволения прислать вместо них католических. Царь выставил для поцелуя руку. На том и кончился разговор…
Поджал губы Януш Радзивилл. Раздулись и побелели ноздри. Снова потер виски.
— Вечером чтоб капрал был здесь.
Когда день пошел на убыль, послали за гонцом-капралом. Польный гетман распечатал пакет, приставил к глазам окуляры. Прочитав, повернулся к гонцу лицом:
— Десять лет назад в Полоцке построили школу для науки детям христианским. Научили змеенышей! Нынче дети христианские бесчинствуют и попирают веру нашу!
Януш Радзивилл положил белые кулаки на колени, стрельнул злым глазом на капрала:
— Ну, говори!
В одно мгновение у капрала Жабицкого пересохло во рту.
— Бунтуют, ваша мость. Нападают на государственных мужей, убивают и укрываются в окольных селах. А холопы не только не выдают бунтарей, а вместе с ними в леса уходят.
— Яблоко от яблони недалеко падает, — заметил сидевший в сторонке пастор.
Капрал Жабицкий осторожно покосился. В углу, в голубом кожаном кресле, увидал тучного, сутулого человека в глубоком бархатном плаще с оранжевым крестом на груди. Пастор сложил ладони, и губы его беззвучно зашевелились в молитве.
Да, напрасно думал его величество король Сигизмунд III, что сделает Полоцк опорным пунктом католической веры на восточных границах. Униаты возвели костелы, построили коллегиум. Но Полоцк стал не опорным пунктом, а пороховой бочкой. Пастор Ольха помнит тот день, когда чернь подняла руку на униатского архиепископа Иосафата Кунцевича. Тогда папа Урбан писал королю: «Да будет проклят тот, кто удержит меч свой от крови. Итак, державный король, ты не должен удержаться от огня и меча». Пастор Ольха машинально повторил вслух:
— Огнем и мечем…
— Рубить схизматов, ваша мость! Без пощады! — Капрал Жабицкий побагровел.
Януш Радзивилл окинул проницательным взглядом широкую грудь капрала:
— Вижу, пан капрал бывал в бою.
— Помнят московиты под Смоленском, — гонорливо ответил капрал и положил широкую ладонь на рукоять сабли.
Гетман Януш Радзивилл поднял звоночек. Вошел адъютант.
— Капралу Жабицкому дать пятьдесят рейтар и без промедления отправить под Пинск.
Капрал Жабицкий краем уха слыхал, что там, на Полесье, собирают квартяное войско. Поговаривают, объявились там казацкие хоругви Хмеля… Радостно забилось сердце: какое ему дают поручение!
Капрал вышел из кабинета гетмана, полный надежд и добрых предчувствий.