Но, наконец, время взяло свое. Солнце стояло в зените, и Лео начал сматывать бечевку. Давид неприязненно смотрел на приближающегося змея.
— Ты больше не будешь его запускать? — спросил он с ускользающей надеждой.
— Нет, я иду вниз.
Давид ждал, что его пригласят. Но этого не случилось.
— Почему бы тебе не прийти завтра опять? — спросил он.
— Я хожу на Одиннадцатую, говорил же тебе.
От этого ответа сжалось сердце. Он ускользал. Давид мог никогда больше его не увидеть!
— Если бы у меня были ролики! — сказал Давид. Он вдруг ухватился за новую мысль; — Ты когда идешь домой? Ты ходишь домой в двенадцать часов поесть?
— Не-е, я покупаю себе что-нибудь на лотке.
Последний обрывок надежды. Свобода Лео была недостижима. Давид совсем сник.
— Так я больше тебя не увижу? — спросил он униженно.
— Откуда я могу знать, — Лео полез в слуховое окно.
— Я принесу тебе пирога... — Давид последовал за ним. — Большие куски, если ты придешь завтра.
— Не-е!
— А можно мне с тобой? Я могу идти пешком.
От этих приставаний тон Лео стал вдруг недружелюбным.
— Хватит! Что ты ко мне привязался. Ты еще маленький.
— Нет, я уже большой!
— Бьюсь об заклад, тебе еще нет десяти.
— Есть! — поторопился соврать Давид, — мне скоро одиннадцать.
— А мне скоро двенадцать. И у тебя все равно нет роликов, — Лео нетерпеливо открыл дверь на лестницу. — Ты лучше иди теперь на свою крышу. Я ухожу. — Он пошел к лестнице: — Пока! — За ним резко закрылась дверь.
— Пока! — сказал Давид обитой железом двери. — Пока, Лео! — Он с трудом сдерживал слезы. Постояв немного перед закрытой дверью, он вернулся на свое старое место и сел на ящик. Без Лео крыша вдруг стала пустой и потеряла свою привлекательность. И сидеть на ящике стало неудобно — острые края теперь врезались в кожу. Ролики. Он потерял Лео потому, что у него их не было. Он видел, как Лео уносился вдаль на роликах, и пропасть между ними расширялась. И Лео так нравился ему, пусть он и гой, нравился больше всех в целом квартале. Если бы только у него была пара роликов! Но на это было очень мало шансов. Ежедневные пенни, что мать давала ему. Это получалось: два — во вторник, три — в среду... Нужна целая вечность, чтобы собрать доллары. Если бы у него были ролики, он мог бы покинуть ненавистных парней своего квартала, он мог бы поехать с Лео в Сентрал Парк. Тот парк с деревьями, куда он ходил с теткой Бертой в музей.
...Тетка Берта! Ее кондитерская! Может даже быть, что у нее есть старые ролики, и она отдаст ему задаром! Почему он раньше об этом не подумал? Он пойдет сейчас. Нет, сейчас нельзя. Скоро ленч, а потом хедер. Он пойдет завтра. О, подождите! Лео еще увидит его на роликах!
Обрадованный, он поторопился вниз по лестнице.
8
Не сказав матери, куда он идет, Давид отправился рано утром к кондитерской тетки Берты. Дорога была длинная, но надежда толкала его вперед. Его сердце бешено билось.
А что, если у нее нет роликов! Нет! Наверно, есть! Он повернул за угол, к востоку. Еще несколько домов. Сначала он посмотрит в окно. Он прижался носом к стеклу, всматриваясь. Дикая, кричащая мешанина индийских чепчиков, записных книжечек, пеналов, американских флагов, игрушечных кораблей. Но не было видно роликов, которые бы порадовали его взгляд. Надежда пошатнулась. Нет, они должны быть внутри. Тетка не такая дура, чтобы держать напоказ такую ценную вещь.
Он вгляделся в этот хаос. Тетка сидела с булочкой над чашкой кофе. Ее голова была повернута в сторону задних комнат. Она на кого-то кричала. Давид слышал ее голос. Он оторвался от окна и вошел.
— Вши! Вонючие клопы! — вопила тетка, не замечая его. — Эстер! Полли! Вы будете вставать! Или вы будете ждать, пока я выхаркну на вас свои легкие! Быстро, слышите!
Тетка изменилась с тех пор как Давид видел ее в последний раз. Она была без корсета, и выглядела толще и неряшливее. Последние следы опрятности в ее внешности исчезли. Ее тяжелые груди распирали блузку, залитую фруктовым соком и измазанную шоколадом, и мотались из стороны в сторону.