— Да? — Жуя хлеб, Давид снова и снова обращал глаза к картине.
(...Человек, что ли? Не может быть!..)
— И я ем все хлебы, какие есть. И итальянский, и датский, и еврейский — как он называется? "Маца?" — Он ухмыльнулся. — Это просто большие крекеры. Ты когда-нибудь ел настоящие спагетти?
— Нет, а что это?
— Итальяшки едят их, как картошку. Ух и вкусно! — Он погладил свой живот. — Мог бы съесть целую кастрюлю. Мы жили рядом с Аглорини. Они итальянцы.
...Как та картина, у нас дома — с васильками. Но во всем этом есть что-то еще, если понимать. Нужно знать, а то не увидишь...
— Лили Аглорини приносила большую миску для меня и моей старухи. Это если старуха давала им пироги, когда она работала в ресторане. А каким они сыром посыпают — Свенты Иезус!
...Точно, человек. Должен быть. Только у него вываливаются кишки. Горят. Ну и ну, что за странная картина. Даже моя не такая. Но он озвереет, если я спрошу...
— Вот если б моя старуха могла делать настоящие итальянские спагетти... Эй! — он прервался вдруг, — ты куда смотришь?
— Н-никуда! — Давид виновато опустил глаза, — что...
...Не надо, не спрашивай его!.. Дурак! В следующий раз думай!..
— Что — что? — спросил Лео, глядя на него с широкой, неподвижной улыбкой.
— Ах, да! — Опять, как тогда, на крыше, он нашел, на что переключить разговор, — но я не знаю, как сказать. Моя мать, она говорит, только это на идиш...
— Хорошо, скажи! — нетерпеливо.
— Что такое ор-органист? Так она говорит.
— Органист? У нас есть один в церкви. Он играет на органе.
— Да?
— Это такая штука с трубками, которые свистят. Ты что, не знал?
— Я не был уверен. Думал, что только на идиш...
— Да, вот это что. Но кто говорил про церковь?
— Никто! — смешался Давид. — Ты сказал — спагетти.
— Да! — обиженно.
— А зимой ты тоже катаешься на роликах?
— Нет, ты что! — Лео клюнул приманку. — Как я могу кататься зимой, когда на земле снег? Зимой катаются по ледяным дорожкам. У нас один раз была, длиной в целый квартал.
— Да ну! — Давид расслабился.
— И Лили Аглорини попробовала прокатиться, и бух! — скорлупа краба описала красную дугу. — Прямо на задницу! Ух! Целый квартал проехала, и ее ноги торчали вверх.
...Кишки, как у цыпленка, наружу. И он их держит. Есть у него усы или нет?..
— А потом на этой дорожке падали лошади, и полицейский посыпал золой. Она была в красных трусах.
...Больше не буду смотреть, и все!..
Но Лео заметил его взгляд.
— О! — воскликнул он, неприятно удивленный, — и это все, на что ты пытаешься посмотреть?
— Нет, я не пытался! Честно!
— Да, ты хотел, не говори мне. Уже второй раз ты меня не слушал!
— Я не хотел... — Давид опустил голову.
— Ну, давай! — Корочка хрустнула под негодующими зубами. — Посмотри как следует!
— Можно?
— Конечно, можно! Для чего же она!
Давид с виноватым видом соскользнул со стула и подошел к картине.
— О, теперь я вижу. Это не то, что я думал.
У человека была борода, но руками он держал не кишки, а указывал себе на грудь, где горело красное сердце.
— А что ты думал?
— Было плохо видно, — уклончиво ответил Давид.
— Ты никогда этого раньше не видел?
— Нет.
— Это Иезус и священное сердце.
— О! А почему это?
— Что почему?
— Он весь светится изнутри?
— Это потому, что он такой святой.
— О, — Давид вдруг понял, — как Он! — Очарованный он смотрел на картину. — Человек, о котором ребе говорил мне!
— Какой человек? — Лео приблизился, чтобы лучше видеть.
— У него был такой же свет!
— Не может быть, — заверил Лео поучительно, — это христианский свет. — Он больше. Больше, чем еврейский.
Давид хотел повернуться к Лео, но замер и уставился на противоположную стену. Прямо над стулом, на котором он только что сидел, висела та же бородатая фигура. Только сейчас Давид узнал его. Он был сделан из фарфора, на его бедрах было что-то похожее на детскую пеленку, и он висел на черном кресте.
— Это он?
— Конечно! Ты что, никогда раньше его не видел?
— Видел где-то, — с ужасом он смотрел на распятие. — Когда-то я его видел в итальянском похоронном магазине. Он всегда с гвоздями, правда?
— Да, — Лео взял еще кусок хлеба.
— Но я не знал, что это был... Ты не будешь злиться, если я тебя спрошу?
— Не! Спрашивай!
— Зачем эта тарелка у него над головой? — Он показал на распятие. — А на картине нет.
— Ха! Ха! — У Лео был полон рот хлеба, — это не тарелка, это — ореол! Ты никогда не видел ореол? Он сделан из света! И это тоже не тарелка. Это его корона из колючек, которую евреи на него надели.