И стоило Лютеру сказать: "да, ты прав, Альберт", — всего лишь это, — и отец радостно и удовлетворенно выдохнул. Это было странно. Почему никому больше не удавалось этого добиться? Ни матери. Ни Давиду. Никому, кроме Лютера.
Давид не находил ответа на эти вопросы. К концу обеда ему очень хотелось полюбить Лютера. Ему хотелось полюбить человека, который хвалил его мать и выводил его отца на непривычную дорогу доброжелательства. Он очень хотел, но не мог. Он уверял себя, что это пройдет. Когда Лютер придет в следующий раз, он будет любить его. Да, обязательно. В следующий раз. Он был уверен в этом. Он хотел этого. Как только он привыкнет к его глазам. Да.
Когда встали из-за стола, Лютер собрался уходить. Отец уговаривал его остаться еще хоть на час, ведь он только пришел.
— Завтра рано вставать на работу, — напомнил Лютер, — иначе я бы остался. У вас тут рай в сравнении с моим домом, — он повернулся к маме и, улыбаясь, медленно протянул ей руку. — Я хочу поблагодарить вас тысячу раз, миссис Шерл, — последний раз я ел такой обед на свадьбе моего дяди.
Она покраснела и засмеялась, пожимая его руку.
— Вы уже похвалили все, кроме воды.
— Да, — он тоже засмеялся, — и соли. Но я опасался, что вы не очень поверите, если скажу, что соль была вкуснее всего остального.
Попрощавшись и погладив Давида по голове (что тому не очень понравилось), он ушел.
— Ха! — воскликнул отец, когда дверь за гостем закрылась. — Говорил я тебе, что эти проклятые скитания с работы на работу когда-нибудь кончатся?! Я надолго останусь в "Долман Пресс". Теперь время работает на меня. Там есть еще два бригадира. Я не хуже их. Я знаю об этих железных фокусах куда больше, чем они. Кто знает? Кто знает? Если б немного денег! Со временем я мог бы предложить ему попробовать... Да! Со временем! Со временем!
— Кажется, он очень порядочный человек, — сказала мама.
— Ты еще не знаешь, что он за человек!
Час после ухода Лютера был самым спокойным из всех, когда-либо проведенных Давидом в присутствии отца.
4
— Совсем ничего? — спросил Лютер с некоторым удивлением. — За всю вашу жизнь в старой земле?
"Старая земля", — эти слова привлекли внимание Давида. Ему было интересно все, что говорилось о старой земле.
— Ничего, — ответила мать, — ничего не доходило до моей деревушки, кроме снега и дождя. И нельзя сказать, чтобы я особенно из-за этого страдала. Правда, один раз приходил человек с граммофоном. Знаете, такие граммофоны, их слушают с наушниками? Нужно было заплатить пенни, чтобы его послушать. Но оно и того не стоило. Я никогда не слышала такого визга и скрипа. А у крестьян это вызывало ужас. Они клялись, что в ящике сидит дьявол.
Лютер засмеялся.
— И это все, что вы видели до того, как попали в эту суматоху?
— Я и здесь мало что вижу. Я знаю, что живу в номере сто двадцать шесть по Бадде Стрит...
— Бахдей Стрит! — поправил ее муж, — тысячу раз говорил тебе.
— Бадде Стрит, — продолжала она виновато.
Муж пожал плечами.
— Такое странное название — "ванная улица" по— немецки. Ну вот. Я знаю, что слева от меня есть церковь, справа овощной рынок, сзади железнодорожные пути и впереди, через несколько домов, магазинная витрина, замазанная известью, а на извести рожицы, нарисованные славными детишками. В этих пределах лежит моя Америка, и, если я пойду дальше, я заблужусь. Даже, — засмеялась она, — если вымоют эту витрину, я не найду дороги домой.
Отец сделал нетерпеливый жест.
— Что касается еврейских пьес, — сказал он, — так я видел одну, когда мы с отцом были в Лемберге на большом базаре. Она называлась "Месть Самсона". Мне очень понравилось.
— А я хожу в театр, чтобы посмеяться, — сказал Лютер. — Зачем ходить туда переживать, когда сама жизнь — сплошная пытка? Нет, покажите мне лучше какого-нибудь шутника или ужимки смазливой девицы.