— У-ух!
(Молоток! Молоток! Он махал им, и тот щелкал, как кнут.
Птицы пропали. Ужас наполнил воздух).
— У-ух!
— Тяжелая работа!
— Ох! Помоги ему Бог!
— А парень, как мертвый.
(А вокруг него камни до самого горизонта, в вихрящейся тьме, точно лица, застывшие в ужасе).
— У-ух!
(Молоток кружился и свистел над головой.
Двери медленно открылись,
на волнах темноты выплыл гроб
и начал расти, осыпаемый дождем конфетти...).
— У-ух!
(Человек в проводах извивался и стонал.
Его тоненькие, розовые кишки выползали у него между пальцев.
Давид коснулся его губ. Пальцы покрылись сажей. Грязно. С криком он повернулся, чтобы бежать,
схватился за колесо тележки, чтобы забраться
на нее.
Но в колесе не было спиц — только зубчики, как на шестеренке от часов. Он снова крикнул и ударил кулаком в желтый диск...).
— У-ух!
— Ты видал?
— Видал? Издалека, с Двенадцатой!
— А я даже из нашего дома видел!
— А я стоял в подвале, и как блеснет!
— Пятьсот пятьдесят вольт!
(Как будто на петлях поднялись пустые, огромные зеркала и стали лицом к лицу.
Между ними развернулся коридор, уходящий в ночь...)
— У-ух! Мне кажется, он — еврейчик.
— Да, я сразу и не заметил.
— Бедняга.
— У-ух!
("Ты!" Сквозь свист молотка прогремел голос отца. "Ты!"
Давид плача приблизился к стеклу, заглянул внутрь. Но его не было там, даже в самом последнем и маленьком из бесконечных зеркал. Там была стена хедера...)
— У-ух!
(Освещенная солнцем побеленная стена.
Человек в проводах стонал: "Один
козлик, один козлик"... И стена сжалась
и стала квадратом асфальта со следом
на ней — наполовину черным, наполовину зеленым...
"Я тоже здесь ходил". И сжалось все
между зеркалами, и остался пирог из
тающего льда. "Вечные годы", — причитал
голос).
— У-ух!
— Выдохся? Дай я попробую!
— Не-е!
— Смотри, вспотел!
— Еще бы! В такой куртке не вспотеть!
— Что случилось, приятель?
— Хе! Он еще спрашивает!
— Назад, вы!
— У-ух!
Кфир-р-р-рф! С-с-с
(И растаял лед, и открылась коробка от ботинок, полная календарных листков. "Скоро красный день"...)
— У-ух! Он вроде пошевелился?
— Не видал.
— У-ух!
(Но зеркала вдруг покачнулись, и —
"Иди вниз!" — прогремел голос отца, —
"иди вниз!" Невыносимый голос бил, как кулак по спине.
Он вскрикнул и —)
— Едет! Едет!
— Вон, смотри, капитан!
— Давно пора!
Толпа, как вода, растеклась перед носом машины и стеклась за ее хвостом. Лысый доктор в белом ловко выпрыгнул из машины и протолкался сквозь водоворот тел. Его рука держала черную сумку.
— Электрический шок, доктор!
— Шок? Кто-нибудь видел как это случилось?
— Мы, мы видели, доктор!
— А-ну назад, вы! — полисмен приподнялся, но так и не встал.
— М-мм! — врач нащупал складки на своих брючинах, потянул их, присел на колени и приложил ухо к узкой груди.
— Ботинок сгорел. Видите, доктор?
— Снимите его, я хочу посмотреть.
— В один миг! — крепкие пальцы отодрали пуговицы, стащили ботинок и носок, открыв белую, пухлую вздутость вокруг лодыжки.
(Прекрасная пустота протянула руку с углем. Он был не холодный, но и не жег. Как будто вся нежность вечности была сплавлена в нем. Тишина охватила этот ужасный голос наверху и остановила молоток. Ужас и ночь ушли. Он поднял голову и крикнул тому, в проводах: "Свистите, мистер! Свистите!"...)
Доктор посмотрел, вытащил квадратный пузырек из сумки, погримасничал, вытаскивая пробку, и уверенной рукой поместил пузырек под безжизненные ноздри. Толпа замолкла, напряглась и наблюдала.
("Мистер! Свистите! Свистите! Свистите!
Свистите! Мистер! Желтые птицы!")
На темном и растресканном тротуаре маленькое тело дернулось и задрожало. Врач поднял его и резко сказал полисмену:
— Держите его за руки! Он будет биться!
— Эй! Смотри! Смотри! Задергал ногами!
("Свистите, мистер! СВИСТИТЕ!")
— Что он сказал?
— Вот! Теперь держите!
(Лучистая звезда сознания больно вспыхнула в нем...).