— Мими! Он жив! Он жив!
— Да?
— Да!
— Иди ты! Иди ты!
— Да! Да! Да!
19
— Ну, ну, ну вот, сынок! — успокаивающее бормотание доктора проникло к нему сквозь водоворот изломанных образов. — Теперь все в порядке. И нечего бояться.
— Конечно! — сказал полисмен.
Давид открыл глаза. Вокруг него высилась густая стена тел, голосов, лиц. Они пялились, показывая на него пальцами, обсуждали его. Ночной кошмар! В этой мысли было утешение. Он закрыл глаза, стараясь вспомнить, как нужно просыпаться.
— Ну, как твоя нога, сынок? — снова прозвучал заботливый, спокойный голос. — Не так плохо, а?
Он вдруг почувствовал холодный воздух на своей голой ноге и непонятную пульсацию в лодыжке. И, почувствовав, он уже не смог уйти от реальности. Так это был не сон! Где он был? Что делал? Свет. Мать. Отец. Скандал. Кнут. Тетка Берта, Натан, ребе, подвал, Лео, четки. Нет, это был не сон! Он снова открыл глаза, надеясь, что реальность опровергнет все это. Но это был не сон. Те же два лица, склоненные к нему. Та же человеческая стена с глазами, направленными на него.
— Похоже, что он еще очень слаб, — сказал врач.
— Вы возьмете его с собой?
— Нет! — Врач решительно захлопнул черную сумку. — Зачем? Через пять минут он сможет сам идти. Как только полностью восстановится дыхание. Где он живет?
— Не знаю. Никто из них не знает. Скажи, где ты живешь, а? Ты хочешь домой?
— Девятая улица, — сказал он дрожащим голосом, — семьсот сорок девять.
— Вы нас подбросите, док?
— Конечно. Держите его.
— О-оп! — Крепкие руки подхватили его под колени и спину, легко подняли и понесли сквозь глазастую толпу к машине Скорой помощи.
Машина двинулась, и пульсация в лодыжке стала глубже, боль поднималась вверх по кости. Что он сделал? Что они скажут, когда принесут его наверх?
Отец! Он застонал...
— Не так уж и болит, правда? — весело спросил врач. — Завтра будешь бегать.
— Он намного лучше, чем я думал, — сказал полисмен за его спиной, — я думал, док, — он поджарился, Иисусе прости.
— Не. Ток ушел в землю. Это его спасло. Не понимаю, почему он так долго был без сознания. Слабость, наверно.
— Это будет тебе уроком, парень.
Машина завернула за угол и остановилась. Улыбающийся врач спрыгнул на землю. Полисмен вынес Давида на руках. Дети, бывшие на крыльце, узнали его и завопили:
— Это Дэви! Это Дэви!
Женщина в коридоре схватилась в ужасе за щеку и откачнулась. Они поднимались по лестнице. Сзади шел врач. За ним несколько человек из толпы и дети этого дома.
— Что случилось? Что случилось, Дэви?
Открывались двери. Знакомые голоса кричали в коридорах.
— Это он! Сверху. Где драка была!
Чем выше они поднимались, тем тяжелее дышал полисмен, обдавая щеку Давида своим горячим дыханием.
Последний этаж. Окошко над дверью освещено. Они там. Что они скажут? Он простонал от страха.
— Где же это? — устало спросил полисмен.
— Вот, вон там! — слабо показал он.
Перед ним стояла мать, глядя напряженно и испуганно. Ее рука лежала на плече отца, сидящего рядом. Его щека лежала на кулаке, глаза были подняты. Они горели, как пламя. В них было оскорбление и жесткий, как удар кнута, вопрос. Больше никого не было. Давиду показалось, что целый век они смотрели друг на друга, замерев вот так. И потом, как только полисмен заговорил, мамина рука метнулась к груди, ее лицо стало белым, исказилось от ужаса, и она закричала. Отец отбросил стул и вскочил на ноги. Его глаза выпучились, челюсть отвалилась, и он побледнел.
На короткое мгновение Давид почувствовал сильный прилив торжества над побелевшим, согнувшимся отцом, и потом комната вдруг потемнела и закружилась.
— Давид! Давид! — прорвались сквозь туман крики матери. — Давид! Давид! Родимый! Что это! Что случилось?
— Спокойнее, миссис! Спокойнее! — Давид почувствовал, как полисмен отставил локоть, чтобы оттеснить мать. — Дайте слово сказать! С ним все в порядке! Ничего особенного! Эй, док!
Врач ступил между ними, и Давид сквозь застилавший глаза мрак видел, как он решительно отводит мать в сторону.
— Ну! Ну! Не возбуждайте его, леди! Это вредно! Это вредно для него! Вы его пугаете! Понимаете? Нихт вер... Шлехт! Ферштейн зи? — повторил он на идиш.
— Давид! Дитя! — не слушая, стонала она, надрывно, истерично, одну руку протягивая к нему, а другой хватаясь за волосы. — Твоя нога! Что это? Что это, дорогой?
— Положи его на кровать! — махнул нетерпеливо врач в сторону спальни. — Слушайте, мистер, попросите ее не кричать. Нет причины так волноваться! Ребенок уже вне опасности! Он просто ослаб!