На обратном пути к своему стулу он посмотрел на коробку с календарными листками на коленях у Давида.
— Что это? — в его голосе было едва заметное удивление. — Это с календаря?
— Да, — Давид поднял на него тревожные глаза, — я их собираю.
— Прошедшие дни? Зачем они тебе? Рисовать?
— Нет. Просто собираю.
— Гм-м! — он неприятно фыркнул. — Если бы я прожил столько дней, сколько ты, я бы о них и не заботился. Когда ты проживешь с мое... — он остановился с коротким смешком, клюнувшим, как маленький молоточек, — ты узнаешь, что имеют значение только те дни, которые впереди.
Давид пытался скрыть негодование из страха, что Лютер опять обвинит его в сходстве с отцом. Ему хотелось, чтобы Лютер ушел. Но тот зачем-то кивнул и, улыбаясь, посмотрел на часы.
— Тебе пора спать. Уже больше восьми.
Давид сложил безделушки в коробку и спрятал ее.
Ты умеешь сам раздеваться?
— Да.
— Сначала сходи пописай, — продолжая улыбаться, посоветовал он. — Как мама это называет?
— Она говорит "номер один"
Лютер усмехнулся.
— О, она уже немного выучила английский.
После уборной Давид пошел в свою спальню, разделся и натянул пижаму.
Заглянул Лютер.
— Все в порядке? — спросил он.
— Да, — ответил Давид, забираясь в постель.
Лютер прикрыл дверь.
Темнота была другой без матери. И люди тоже выглядели другими.
6
Мать унесла скатерть в спальню, и оттуда послышалось, как скрипит дверца шкафа. И вдруг:
— Ай-ай-ай, он забыл его! — она вышла со свертком в руках. — Подарок для них. Он ушел с пустыми руками, — она села на стул. — Нужно не забыть отдать ему завтра. Или он вспомнит и вернется.
Мысль, что Лютер может вернуться, не понравилась Давиду, и он отбросил ее. Он давно ждал этого вечера, чтобы остаться наедине с мамой. Отец ушел в театр.
Она сняла чайник с плиты и налила кипяток в мойку. Потом посмотрела на него.
— Ты наблюдаешь за мной так, — сказала она со
смехом, — будто я выступаю с сеансом черной магии. Я всего лишь мою посуду.
И после паузы: |
— Тебе бы хотелось иметь маленького братика? — спросила она хитро. — Или маленькую сестренку?
— Нет, — холодно ответил он.
— Это было бы хорошо для тебя, — продолжала она, — ты бы мог смотреть еще на кого-нибудь, кроме своей мамы.
— Я не хочу ни на кого смотреть.
— У твоей мамы было восемь братьев и сестер, — напомнила она ему, — одна из них может скоро приехать, одна из моих сестер, твоя тетя Берта. Ты был бы рад?
— Не знаю.
— Она бы тебе понравилась, — заверила его мама. — Она очень забавная. У нее рыжие волосы и острый язычок. И нет такого человека, которого она не смогла бы изобразить. Хотя она не очень толстая, летом пот льется с нее потоками. Я не знаю, почему это так. Я видела мужчин, которые так потеют, но женщин — никогда.
— У меня здесь мокро летом, — он показал на свои подмышки.
— Да, и у нее тоже, — сказала мать с особым ударением. — Ей один раз сказали... но ты никогда не видел медведя?
— Видел в книжке. Там было три медведя.
— Да, ты говорил мне про них. Так вот, в Европе есть цыгане. Цыгане — это мужчины и женщины, такой темный народ. Они скитаются по всему миру.
— Зачем?
— Им это нравится.
— Ты меня спросила про медведя.
— Да. Иногда цыгане водят с собой повсюду медведя.
— А они едят овсянку? — последнее слово он сказал по-английски.
— Что это такое?
— Учитель сказал, что это овсяная каша, которую ты даешь мне по утрам.
— Да, да. Ты говорил мне. Но я не уверена. Мне кажется, это что-то похожее на яблоки. Но раз твой учитель говорит...
— А что делает медведь?
— Медведь танцует. Цыгане поют и бьют в бубен, а медведь танцует.
Давиду это понравилось:
— А кто его учит?
— Цыгане. Они так деньги зарабатывают. Когда медведь устает, люди бросают деньги в бубен... Так вот, я говорила тебе про тетю. Кто-то сказал ей, что нужно подкрасться к медведю сзади и потереть руки об его шкуру. И тогда она перестанет потеть под мышками. И вот однажды, когда медведь танцевал...
Она замолчала. Давид тоже расслышал шаги за дверью. Через секунду кто-то постучал. Раздался голос.