Давид тревожно посмотрел на Лютера и на монету. Под столом рука мягко легла на его колено. Мама! Что она хочет?
— Я не люблю мороженое, — сказал он запинаясь, — не люблю.
Пальцы той же руки легко постукивали по его колену. Он ответил правильно.
— Не любишь? Фруктовое мороженое? Ну тогда конфеты. Любишь конфеты?
— Нет.
— Я думаю, уже поздновато для конфет, — сказала мама.
— Да. Мы, пожалуй, ничего не купим, потому что он сейчас пойдет спать, — Лютер посмотрел на часы. — Прошлый раз в это время я уложил его в постель. Да, мой Давид?
— Да, — смущенно сказал Давид, боясь ошибиться.
— Мне кажется, он уже хочет спать, — бодро предположил Лютер.
— Он не выглядит сонным, — мать убрала волосы с его бровей, — его глаза еще широко открыты и блестят.
— Я не хочу спать, — это было правдой. Он еще никогда не был так странно встревожен, никогда не чувствовал так близко бездну.
— Пусть посидит еще немного.
Затем последовало короткое молчание. Лютер помрачнел и издал тихий чмокающий звук краем рта.
— Кажется, у вас нет ни одного из обычных женских инстинктов.
— Что вы! Просто я стараюсь ходить по протоптанным тропинкам.
— Любопытства, например.
— Я утратила его еще до замужества.
— Это вам только кажется. Но не поймите меня неправильно. Я имел в виду только этот сверток, который я забыл. Вам, должно быть, понятно, что он вовсе не для моих родственников?
— Все-таки лучше отдайте его им.
— И не подумаю! — и, оставшись без ответа, он тряхнул плечами, поднялся со стула и надел пальто. — Вы можете меня возненавидеть, но я еще раз повторю, что вы — красивая женщина. На этот раз я свой пакет не забываю, — он подошел к двери и повернул ручку. — Могу я прийти завтра на обед?
Она засмеялась:
— Если вам еще не надоела моя стряпня.
— Нет еще, — он усмехнулся. — Спокойной ночи.
Спокойной ночи, малыш. Это должно быть счастьем — иметь такого сына.
Он вышел.
С кривой улыбкой на губах она прислушивалась к звуку удаляющихся шагов. Ее бровь презрительно вздернулась. "Ох, мужчины, мужчины!" Она сидела некоторое время, глядя перед собой испуганными глазами. Потом ее взгляд просветлел. Она склонила голову и посмотрела Давиду в глаза.
— Тебя что-нибудь беспокоит? У тебя такой встревоженный вид.
— Я не люблю его, — признался Давид.
— Ладно, он уже ушел, — сказала она успокаивающе, — забудем о нем. Мы даже не скажем отцу, что он приходил, правда?
— Да.
— Давай ложиться спать, уже поздно.
7
Прошла неделя. Двое мужчин только что ушли. Смущенно посмеиваясь, мать стояла у двери и двигала пальцем собачку замка. Наконец она отпустила ее. Язычок заскочил в канавку.
— О, какая бессмыслица! — она снова нажала на собачку, посмотрела на лампу и, потом, в окно.
Давид почувствовал, как растет в нем раздражение. Зачем четверги так быстро наступают? Он начинал ненавидеть их не меньше, чем воскресенья.
— Почему им надо так долго доказывать, пока они что-нибудь поймут, — она неодобрительно поджала губы. — Ладно, ничего не поделаешь, надо идти. Посуду я вымою потом, — она открыла дверь и погасила свет.
Смущенный Давид последовал за нею в коридор, где было холодно и горела газовая лампа.
— Мы идем наверх, к миссис Минк, — она бросила торопливый взгляд сквозь перила, — ты сможешь поиграть с твоим другом Иоси.
Зачем она все это затеяла, удивился Давид. Он не говорил, что хочет играть с Иоси. В действительности ему вовсе даже не хотелось с ним играть. Почему она не скажет напрямик, что спасается бегством, вместо того, чтобы вину за их уход из дому сворачивать на него. Он знал, почему она смотрела сквозь перила.
Мать постучала в дверь. Дверь открылась, и на пороге появилась миссис Минк. Увидев мать, она засияла.
— Хэлло, миссис Шерл! Хэлло! Хэлло! Входите! она возбужденно почесывала свои тусклые черные волосы.
— Я надеюсь, вы не сочтете, что я пришла не вовремя, — мать виновато улыбалась.
— Нет, чтоб я так жила! — миссис Минк перешла на идиш. — Добро пожаловать! Гость — самая большая редкость у меня! — Она притащила стул: — Садитесь, пожалуйста.
Миссис Минк была плоскогрудой женщиной с желтоватой кожей и маленьким лицом. У нее были узкие плечи и тощие руки. Давид всегда удивлялся, когда видел ее, как такая тонкая кожа на шее может удержать такие тяжелые, распухшие вены.
— Я уже думала, что никогда не буду иметь удовольствия видеть вас в своем доме, — продолжала она, — как раз на днях я сказала нашей домохозяйке: "Смотри, мы с миссис Шерл соседи, а ничего не знаем друг о друге. Я не смею пригласить ее в свой дом. Я боюсь. Она такая гордая".