— Никто не услышит тебя. Ты напился?
Он кивнул, удовлетворенно мурлыча.
— И это все? — спросила она, явно поддевая его.
— Да, — нерешительно ответил он, ища разгадку в ее взгляде.
— Я так и думала, — покачала она головой, изображая разочарование.
— Что?
Сейчас лето, — она показала на окно, — становится все жарче. Кого ты должен освежить своими ледяными губами?
— О! — он поднял улыбающееся лицо.
— Ты ничего не помнишь, — упрекнула она и с гортанным смехом подняла его на руки.
Погрузив пальцы в волосы матери, Давид поцеловал ее в бровь. Знакомое тепло и запах ее кожи и волос.
— Сюда! — со смехом показала она на свою щеку. — Но ты слишком медлил, и сладкий холод прошел. Губы для меня, — напомнила она, — всегда должны быть холодными, как вода, которую они пьют. — Она опустила его на пол.
— Когда-нибудь я наемся льду, — предупредил он, — тогда тебе понравится.
Она засмеялась. Но потом строго сказала:
— Ты пойдешь когда-нибудь на улицу? Утро уже совсем состарилось.
— Ай!
— Иди, иди. Хоть на немножко. Я должна подмести, ты же знаешь.
— Хочу сначала календарь, — надулся он, прибегая в трудную минуту к своей привилегии.
— Получай! Но все равно ты после этого пойдешь на улицу.
Он подтащил под календарь на стене стул, вскарабкался на него, оторвал вчерашний листок и стал перебирать пальцами другие, оставшиеся до следующего красного дня. Красные дни были воскресеньями. В эти дни отец бывал дома. Давид с ужасом следил, как они приближаются.
— Ну, получил свой листок, — сказала мать. — Слезай, — она протянула руки.
Но он не хотел.
— Покажи мне мой день рождения.
— Вот горе мое! — воскликнула она с нетерпеливым смехом. — Каждый день я тебе показываю.
— Покажи еще раз!
Она полистала календарь, подняла тонкую пачку листков.
— Июнь, — шептала она, — июль, двенадцатое... Вот! — нашла она.
— 12 июля 1911 года. Тебе исполнится шесть
Давид посмотрел на странные цифры.
— Еще много страниц, — сообщил он.
— Да.
— И это черный день.
— В календаре, — засмеялась она, — только в календаре. А теперь слезай!
Держась за ее руку, он спрыгнул со стула.
— Теперь я должен спрятать, — объяснил он.
— Еще и спрятать. Я сегодня, кажется, так и не закончу работы.
Слишком поглощенный своими делами, чтоб обращать внимание на ее жалобы, он открыл дверцу шкафа и вытащил коробку из-под ботинок, свою драгоценную шкатулку.
— Смотри, как много уже набралось, — указа он гордо на толстую пачку измятых листков в коробке.
— Замечательно! — она удивленно заглянула коробку. — Ты снимаешь листки с года, как с кочана капусты. Ты готов идти гулять?
— Да, — он без особого рвения спрятал коробку.
— Где твоя матроска? — проворчала она. — С белыми полосками. Куда я ее...? — Она нашла матроску. — Еще дует немного.
Давид поднял руки, и мать натянула на него курточку.
— Ну, моя радость, — сказала она, целуя его. Ступай вниз играть, — она подвела его к выходу открыла дверь, — только не уходи очень далеко. И не приходи, пока не засвистит свисток, если я не позову тебя раньше.
Он вышел в коридор. Дверь перекрыла свет ним, словно закрывшееся веко. Он посмотрел на лестницу, падающую вниз, в темноту. Давид не боялся остаться один на этих ступеньках, но лучше бы на них не было ковра. Как мог он слышать свои собственные шаги в темноте, если ковер глотал все звуки? А если не слышишь своих шагов и ничего видишь, как ты можешь быть уверен, что действительно находишься на лестнице, а не спишь? За несколько ступеней до нижней площадки он остановился и робко посмотрел на дверь подвала. Она как бы выгнулась от давящей изнутри темноты. А вдруг не выдержит?.. Но дверь держала. Он спрыгнул с последней ступеньки и побежал по узкому коридору к льющемуся с улицы свету. Давид словно нырнул в волну. Слепящий бурун солнечного света нахлынул на него, затянул его в водоворот блестящих пятен и отступил... Ряд домов, наполовину укрытых тенью, канава, урна, разинувшая рот, обломки, выброшенные на берег, — его улица.
Мигая, он ждал на низком крыльце, пока глаза привыкали к свету. Потом он увидел мальчика, сидящего на краю тротуара, и сразу узнал его. Это был Иоси. Они недавно поселились в доме Давида на верхнем этаже. У Иоси было очень красное толстое лицо. Его старшая сестра хромала и носила странные железки на ноге.
— Что это он делает, — подумал Давид, — что у него в руках?
Он спустился с крыльца и неслышно приблизился.
Иоси вытащил механизм будильника из корпуса. Оголенные медные, геометрической формы внутренности тикали, когда он их подталкивал, жужжали и замирали, позванивая.