Он повел нас в маленькую гостиную и отпер дверь, ведущую в смежную с ней кладовую. Она была плотно, до самого потолка набита черепаховыми панцирями. Как и Робинсон из Чирики, он запасал carey и ждал неизбежного, на его взгляд, поднятия рыночных цен — ведь когда‑нибудь люди поймут, насколько отвратительна подделка из пластмассы.
Я спросил о гнездовании зеленых черепах в Чирики. «Они водятся на всем побережье Панамы, — сказал он, — но единственная порода черепах, откладывающая яйца в Чирики, — бисса. А самый большой район гнездования зеленых черепах — Тортугеро».
При этих словах мистер Питерсон улыбнулся и, хотя сделал вид, что его слова не нуждаются в подтверждении, он все же был рад услышанному. Хозяин подарил мне самый лучший панцирь, который только мог найти в переднем ряду своего склада, и мы распрощались.
Поездка в Чирики не состоялась. Я был разочарован тем, что не подтвердились слухи о районе гнездования зеленых черепах. Но наряду с этим возросло значение побережья Тортугеро и, видимо, сузился район моей деятельности, а также упростилась картина миграции черепах. Может быть, и так! И это лучше, ведь гораздо проще проследить миграционные пути, направленные в один крупный район, чем разбираться в лабиринте следов, ведущих ко многим пунктам. Так или иначе, результатом моей разведки явилось изменение плана. И хотя мне было любопытно взглянуть на побережье залива Чирики, я все же не испытывал ни малейшего сожаления по поводу несостоявшегося сорокамильного плавания в парусной лодке при мертвом штиле.
Когда мы вернулись на рынок, я уплатил мистеру Шеферду обещанную стоимость проезда, и он был настолько доволен, что тут же решил остаться до завтра, чтобы вволю попить в баре ледяной воды. Он даже предложил отвезти мои вещи в «Мирамар». Я с благодарностью принял его предложение и остался побеседовать с мистером Питерсоном.
Мы гуляли по пристани и смотрели, как разделывают черепах. При разделке черепах здесь выбрасывали лишь одну–единственную часть — верхний щит, от которого предварительно отрезали хрящевой край (его называют филеем). Кости нижнего щита, окружающий их филей, хрящевая часть нижнего щита, огромный кишечник — все это шло в дело. Остальное же мясо, а также ласты, голову, внутренности — печень, легкие и все прочее — раскладывают по сортам и отправляют на продажу.
В некоторых местах черепах потрошат так же разборчиво, как кур, но в Бокас–дель–Торо вам пытаются доказать, что черепаха, как и свинья, полностью съедобна. Иногда отделяют только нижний щит и кишечник, а верхний щит используют как своеобразный котел, в котором запекается все содержимое.
В Бокас–дель–Торо существует такой обычай: если поймана крупная черепаха, приглашают соседей, которые добавляют к жаркому пизанги, ямс и плоды хлебного дерева. Во время этих трапез для поддержания аппетита пьют гуаро. Именуется такое пиршество carapash[77], а также calipash или carapace[78], по названию щита, в котором готовится праздничное блюдо.
Я заметил, что на рынке в Бокас–дель–Торо все черепахи, за исключением бисс, привезенных на лодке из Чирики, принадлежали к породе зеленых, и большинство из них были добыты на отмелях залива.
Мы с мистером Питерсоном стояли на пристани и рассказывали разные истории о черепахах. Вскоре вокруг нас собралась большая толпа рыбаков, и каждый пытался что- нибудь добавить. Когда все было подробно обсуждено, мы распрощались, и я поблагодарил мистера Питерсона зато, что он избавил меня от плавания в Чирики.
Решив, что для возобновления отношений с гостиницей «Мирамар» мой приход не обязателен, так как в дневные часы никто комнатами не пользуется, я отправился искать место, где можно было позавтракать.
Я пошел вдоль небольшой улицы, заросшей по обеим сторонам мелкими лилиями. Цветы были трех различных окрасок: желтые, ярко–красные и белые. В этом городе лилии росли повсюду и в некоторых дворах и на обочинах дорог заменяли траву. В одном месте преобладал один цвет, в другом — иной, но повсюду виднелись все три окраски. Мне говорили, что можно встретить еще одну, четвертую окраску — нежно–голубую, но я ее не видел. Лилии никто не высаживал, за ними не ухаживали, и ни у кого не возникал вопрос, откуда они появились.