Я заметил широкое коричневое лицо веселой никарагуанской метиски, высунувшейся из наполненной чадом кухни, и поздоровался с женщиной по-испански.
— Где в этих краях живет сеньора, которая за деньги меня накормит? — спросил я.
Она указала на самый последний дом, четвертый по счету отсюда. Это было приземистое сооружение с некрашеными стенами и крышей из пальмовых листьев. Оно было вдвое больше любой соседней лачуги и окружено лабиринтом плетеных загородок для кур и загонов для свиней. Часть дома стояла прямо на земле, а часть была поднята на двухфутовые подпорки. Под высокой частью дома стояла, почесываясь о подпорки стены, невиданно рослая свинья.
— Ahí se yende comida[44], — сказала женщина.
Я прочувственно произнес слова благодарности, так как усталость и голод меня одолели. Подойдя к харчевне, я постучал о косяк открытый двери. Тут появилась благородного вида мулатка, опрятная и, по-видимому, сообразительная, так как сразу же спросила, чем может служить мне. Она говорила с мягким и певучим акцентом, непохожим ни на ямайский, ни на москито, ни на континентальный креольский. Я спросил об ужине, и появившаяся на ее лице тревога дала мне понять, что до женщины еще не дошло предупреждение Иойо. Впрочем, ничего серьезного не случилось, и она быстро все обдумала.
— Ладно… — сказала она. — Вы едите черепаху? У меня есть свежая зеленая черепаха. Или, может быть, хотите рыбы?
— Какой рыбы? — осведомился я.
— Корифены…
— Как вы можете ее приготовить?
— Могу зажарить, могу и по-другому.
Я сказал, что хочу и рыбу и черепаху, потом попросил кукурузных лепешек, и она ответила с некоторым оттенком пренебрежения к ним, что может их достать. Она вздула угли в печке и принялась хозяйничать. У Сибеллы — так звали мою хозяйку — был горшок тамариндовой пасты, в моей алюминиевой фляге был ром, я налил его в стакан, добавил тамариндовой пасты и долил холодной рыжевато-коричневой воды из глиняного отстойника. Напиток был великолепным, и я спросил у dueña[45], хочет ли она его отведать.
Она ответила, что никогда не пьет крепких напитков. В ее словах не было ничего ханжеского — просто она любит чай, кокосовое молоко или разбавленный тамаринд.
Сибелла спросила, что мне приготовить, — маниок или плоды хлебного дерева.
— Плоды хлебного дерева я могу есть хоть ежедневно печеными, жареными или вареными, в любом виде, — ответил я.
Хозяйка сказала, что два дня назад приготовила половину паки (полосатого грызуна величиной с кокер-спаниеля), но его уже съели.
— Ничего, — сказал я, — черепаха и корифена как раз то, что нужно.
Как только мы договорились, чем меня покормить, она вышла во двор и сняла с ветви сапотового дерева закрытую корзину с черепашьим мясом и желтыми зародышами яиц. Затем подошла к стене дома, где на гвозде висел нижний щиток зеленой черепахи, то есть та самая часть, которая составляет, так сказать, основу черепашьего супа. Не снимая черепаху с гвоздя, отрезала несколько студенистых полос, находящихся между грудными костями. Вернувшись на кухню, Сибелла положила полосы вариться в один чугунный горшок, а несколько желто-мраморных яиц в другой. Нарезав около фунта мяса кубиками и кусочками, она перемешала их с небольшим количеством зеленого жира — его соскабливают с верхнего панциря черепахи — того самого жира, из-за которого черепаха получила наименование «зеленой». Затем взяла большое беловатое растение, которое назвала луком, но я думаю, что это был лук-порей. Нарезав белую и зеленую часть растения, перемешав его с черепашьим мясом, за неимением pimienta brava[46] посыпала ямайским перцем и опустила в горячее кокосовое масло. Покуда все это брызгало и трещало на огне, она сняла кожуру с лишенных скорлупы яиц, слила воду из горшка, в котором варились студенистые полосы черепашьего мяса, добавила в горшок яйца, немного масла и парочку раскрошенных зубчиков чесноку. К этому времени мясо начало поджариваться и румяниться. Удалив лишний жир, она переложила мясо в горшок с яйцами и студенистыми полосами, добавила чашку воды, немного соли и накрыла крышкой. Затем ушла за кукурузными лепешками.
Долгое время я сидел за столом и писал заметки, пытаясь не обращать внимания на удивительный аромат черепашьего жаркого. Гигантская свинья под домом намеревалась заснуть и время от времени то хрюкала, то жалобно хныкала, то вставала почесаться о подпорки. Я вышел во двор посмотреть еще раз на свинью, подлез к ней вплотную и убедился в том, что это была самая рослая свинья, какую я когда-либо видел, но не самая толстая.