А она хохотала! Одной рукой она указывала на лошадь, а другой беспомощно размахивала в воздухе, сотрясаясь в неистовом хохоте. Я пристально посмотрел на миссис Ибарру, чтобы убедиться в искренности ее смеха и определить, не является ли он признаком сильного нервного потрясения. Неожиданно к ней вернулся дар речи.
— Какая дурость! — взвизгнула она. — Вот глупая скотина! О Пресвятая Мать, есть ли еще где-нибудь более дурацкое животное!
Миссис Ибарра была так искренне весела, что я посмотрел на лошадь иными глазами, и, право, она показалась настолько смешной, что и я начал смеяться. И мы дружно и долго хохотали.
— Мне очень неловко, — сказал я спустя некоторое время. — Это целиком моя вина. Что тут можно сделать?
— Ничего, — сказала она. — Ничего не нужно. Я вымою лошадь, вот и все.
Она принялась распутывать поводья, время от времени вздрагивая от смеха. Я отпустил подпруги и разобрал то, что стало мешаниной из седла и carga[65]. Миссис Ибарра достала мачете, нарезала травы и сделала из нее подобие щетки. Затем она сняла с себя обувь, блузу и юбку, оставшись в чем-то более напоминавшем мешок, чем одежду, взяла лошадь за повод и направилась к полосе прибоя. Я поспешно сделал из травы несовершенную копию такой же щетки, подвернул брюки и последовал за миссис Ибаррой в воду.
Через пятнадцать минут лошадку можно было считать чистой или по крайней мере почти чистой. Голубоватая кожа просвечивала сквозь спутанную мокрую шерсть, и только кое-где остались следы приклеившегося яичного желтка. Хозяйка отвела лошадь к дереву, вытерла ей спину пучками сухой травы и накрыла потником из мешковины. Затем слегка протерла седло, я оседлал лошадь, затянул подпруги, а миссис Ибарра принялась приводить в порядок carga.
Бойцовый петух был мертв, но, как ни странно, было мало признаков того, что он придавлен лошадью. Миссис Ибарра взяла мачете, перерезала петуху шею и приторочила его к седлу так, чтобы кровь стекала на землю. Затем надела юбку, засунула обувь в одну из корзин, смахнула песок с локтей и, надев блузу, вскочила в седло.
— Vea[66], — сказал я униженным тоном, протягивая тощую пачку денег. — Я виноват в том, что яйца разбиты, а петух погиб.
— Qué va[67]. Петуха все равно надо было зарезать, а яиц можно достать сколько угодно. Недостатка в яйцах биссы здесь не бывает, а до прихода стада зеленых осталось недолго. Ну а вы пойдете обратно?
Я сказал, что пойду дальше. По-видимому, я имел такой печальный вид, что она сказала:
— Здесь неподалеку, совсем близко, имеется cocal[68], в которой вы найдете pipa[69]. Там очень тенисто. Если вы пройдете еще шесть миль, то увидите еще cocal, и там находится мой дом. Если вы туда доберетесь, то сегодня ночью я, вероятно, покажу вам canal, которая вылезет класть яйца в час прилива.
Я поблагодарил и сказал, что не смогу пройти так далеко. Покуда она не видела, я засунул деньги в корзинку, где лежала обувь.
— Я пойду раскапывать другое гнездо canal, — сказал я. — Мне не верится, чтобы в этом были яйца.
— Ай-ай! — воскликнула она. — Вы будете зря себя мучить. Черепаха снесла их здесь, именно тут! И вы не найдете гнезда, которое легче раскопать, чем это.
— Возможно! — ответил я. — Но здесь я больше рыть не стану. До скорой встречи.
Миссис Ибарра бросила на меня взгляд, в котором сквозило сострадание. Ударом пяток тронула лошадь, и та пошла вдоль полосы прибоя уверенным, семенящим шагом, которым она, вероятно, дойдет до самого Тортугеро. Потом миссис Ибарра обернулась и помахала рукой.
— Adios, pues[70], — крикнула она.
Маленькая дворняжка, увидев отъезжающую хозяйку, помчалась вслед и заняла свое место впереди лошади.
Первый неожиданный порыв послеполуденного бриза как бы стер блеск воды и окрасил ее в черный цвет. Цокание копыт постепенно затихало вдали, и, когда оно замерло, осталось только журчание бегущей волны да прерывистый посвист крачки, скользившей и нырявшей в нарастающем потоке ветра.
Глава шестая
Загадочная лягушка
Карибы называют его Йере — местом, где летают колибри. Там есть озеро естественного асфальта, и оттуда родом музыка шумового оркестра — стилбанда. Это последний остров на пути к югу, самый благодатный и беспредельно прекрасный среди всех остальных.