Писал со слов завещателя Белевский купеческий сын Михаил Иванов сын Щукин. Подпись:
Что духовное сие завещание писано завещателем Иваном Андреевичем Крыловым в здравом уме, светлой памяти и чувствах о том свидетельствую — духовный его отец Морского собора протоиерей Тимофей Никольский.
У сего духовного завещания свидетелем был и руку приложил — коллежский советник и кавалер Сергей Сергеев сын Шилов. У сего духовного завещания свидетелем был и руку приложил — коллежский асессор и доктор медицины Фердинанд Яковлев сын Галлер. У сего духовного завещания свидетелем был и руку приложил — почетный гражданин опочецкий 2-ой гильдии купец и кавалер Василий Михайлов Калчин»[53].
Документ этот не только содержит новые фактические данные для биографии Крылова, но и приоткрывает завесу над трагической стороной личной жизни великого баснописца.
Родившись в бедной офицерской семье, Иван Андреевич Крылов и по духу, и по воспитанию своему принадлежал к простому народу. Нам известно, что брат баснописца, горячо им любимый Левушка, несмотря на офицерский чин, был удивительно скромен и в быту мало чем отличался от рядового солдата. Интересы его не шли дальше хутора, хозяйства. Он обожал своего великого брата, которого именовал «тятенькой».
Баснописцу, при его связях, совсем не трудно было бы предоставить место брату в столице. Но Иван Андреевич понимал, что самому Левушке это не было нужно, а фигура его вряд ли будет соответствовать тому положению, которое занимал в столице ставший уже знаменитостью баснописец. Крылов решает оставить своего брата в провинции, трогательно заботясь о его материальном благополучии.
Но свое «положение» (а оно было исключительным: Крылов запросто принимался в высших и даже в придворных кругах) Иван Андреевич создавал вовсе не ради, самого «положения». Крылов знал иену своим покровителям и всем своим творчеством доказал, что и жизнь его и его искусство с первых же шагов предназначались служению народу.
Случайно уцелев еще при разгроме Радищева, он понял, что «плетью обуха не перешибешь» и сказать свое слово народу надо каким-то иным, отличным от радищевского путем.
Он надевает на себя маску добродушного, беспечного, ленивого чудака-холостяка, от скуки пописывающего какие-то забавные басни, но на самом деле больше всего любящего поросенка с кашей.
Только таким его и приняли высшие и придворные круги, и только такому Крылову прощали его меткие стрелы сатиры. Басни его рассматривались как талантливое чудачество оригинала.
Крылов сам распространял анекдоты о своей лени, о своей беспечности, о своей любви покушать. Это были элементы маскировки, которая усыпляла настороженность царского правительства, давала некоторое подобие свободы творчества.
Но не всех И. А. Крылову удалось обмануть. Так, например, князь П. А. Вяземский писал о нем: «Крылов был вовсе не беззаботливый, рассеянный и до ребячества простосердечный Лафонтен, каким слывет он у нас… Но во всем и всегда был он, что называется, себе на уме… Басни и были именно призванием его, как по врожденному дарованию, о котором он сам даже, как будто, не догадывался, так и по трудной житейской школе, через которую он прошел. Здесь и мог он вполне быть себе на уме; здесь мог он говорить, не проговариваясь; мог под личиной зверя, касаться вопросов, обстоятельств, личностей, до которых, может быть, не хватило бы духа прямо доходить»[54].
53
Подлинник завещания хранится в Отделе рукописей Гос. Публ. библиотеки им. М. Е. Салтыкова-Щедрина. Собрание автографов, картон 14, № 32.