- Добрый вечер, дамы, - капитан отсалютовал русалкам бутылкой и отошел к противоположному борту вместе с Дэви Джонсом. Вытащил старую глиняную трубку.
- Ну что, на днях снова двинешь в Гамбург? - мимоходом поинтересовался Дэви.
- В Гамбург? - удивился капитан. - А. Да. Симпатичные у тебя девки, особенно вот та рыженькая...
Вечер следующего дня застал каракку в открытом море. Капитан стоял на мостике, широко, упористо расставив ноги, и смотрел на бесконечную, горячечно дышавшую темную равнину. Было неспокойно, перекатывались, сплевывая белую пену, тяжелые волны, и небо обещало веселую ночь. Шквалы будут швырять корабль и рвать старые веревки из дубленых ладоней, море будет грозить, огрызаться - и сдаваться. Старая верная посудина будет упрямо карабкаться на волны, и никогда не уступит стихии. Дэви Джонс, господь бог и черт в ступе, зарубите себе на носу: «Zeebloem» не пойдет ко дну, покуда жив его капитан.
Какое счастье, что он будет жить вечно.
Капитан ван дер Декен поглубже надвинул треуголку, сжал рукояти штурвала, за три с лишним века отполированные ладонями до зеркального блеска, глубоко вдохнул влажный соленый ветер и рявкнул:
- Экипаж! На рифы!
А о девчонке, ждавшей его всю жизнь и еще четырнадцать лет, он и не вспомнил.
Один двойной удар.
Самая короткая ночь
Солнце над белым городом Куйавом склонялось к закату, и воздух, даже в полдень нежаркий по меркам каирского уроженца, стал неприятно холодным. Впрочем, Зарифу ибн-Кайс равно привычны были и промозглый холод, и жестокий зной, и он не надел даже плаща. Так и стоял, смотря на серебряную воду великой реки, сравнимой по ширине с родным Нилом, и гладил тонкими пальцами теплую акацию борта.
Ничего на свете капитан Зариф не любил сильнее своего «Аль-бурака», и корабль этот не зря носил гордое имя. Если бы между Меккой и Иерусалимом лежал морской путь, стремительностью корабль мог бы поспорить со скакуном пророка Мухаммада, да благословит и приветствует его Аллах. Самые злые волны, самый сильный и рваный ветер ничего не могли с ним поделать. Черными ночами, в бурю, ходил капитан по морю - и не боялся. Мертвого штиля вот боялся, и приходящей с ним мертвой скуки. А сейчас капитану было невыносимо скучно. Достопочтенный Аль-Гарнати, с которым он проводил вечера за шахматами или ученой беседой, достиг цели своего путешествия и сейчас, верно, учил здешних мусульман пятничной молитве, которой они не знали, или беседовал со здешним правителем. До отхода оставалось еще несколько дней, и если сами дни проходили в трудах и заботах, то ночи и особенно вечера тянулись вязкой смолой. Хвала Аллаху, что сейчас, в месяце сафар, ночи были коротки, как сура «изобилие».
В городе было шумно - насколько знал Зариф, славяне отмечали какой-то праздник. Не в честь ли самой короткой ночи в году? Днем капитана несколько раз окликали местные девчонки, смеясь, звали ночью с собой, за пределы города - настолько он понимал здешнее наречие. Девы и жены здесь не закрывали лиц, позволяя беспрепятственно любоваться своей красотой и одновременно поселяя в душе смутную брезгливость - на родине Зарифа женщину, посмевшую обратиться на улице к мужчине, да еще и бесстрашно смотрящую ему в глаза, назвали бы в лучшем случае потаскухой. Но скука становилась все томительнее, и наконец капитан не выдержал - препоручил корабль верному Джамилю, прихватил недлинный кинжал и отправился многократно растолкованной ему дорогой.
Даже и не зная этой дороги, он вряд ли бы заблудился - музыка, крики и смех, свет высоких костров вывели бы его на место вернее любой карты. Парни и девушки бегали, явно играя в какую-то неведомую игру, прыгали через костры, крепко взявшись за руки, купались, пугая светлую ночную тишину дикими криками, уходили в лес парами... Какая-то девушка выбежала из темноты прямо на осторожно шагавшего Зарифа, ахнула, всплеснула руками, белозубо рассмеялась и ухватила его за запястье, потащив за собой в круг танца.
Мелькали лица, надрывались музыканты, и все сильнее кружилась голова. Право и лево, верх и низ перепутались почти сразу, на скользкой палубе да в шторм было бы легче. Вырвавшись наконец из круга, он с трудом побрел в сторону. Лицо пылало, ноги заплетались, потянуло к прохладной реке, от которой поднимался легкий серебристый туман.
Навстречу ему из тумана медленно выходила еще одна девушка. Вдруг она заметила его, остановилась. Принялась разглядывать.