— Чаще всего нет, — осторожно сказал Владимир. — Но проверить не мешает. А как вы объясните, что вечером преступник залез в комнату на первом этаже, а потом, ночью, полез на второй?
— Может быть, он и пробовал пойти старым путем? Но я закрыла ту комнату на ключ. А в кабинете, где я спала, была приоткрыта балконная дверь.
— Вы оставили открытую дверь, не побоялись?
— В доме жарко. Мы часто оставляли открытыми двери или окно. Это же второй этаж.
— Простите меня за назойливость — то ружье зарегистировано?
— Да. Мужу подарили на шестидесятилетие. Но оружием он не интересовался, а я иногда стреляю на стенде. И даже ездила с друзьями на охоту.
Зазвонил телефон. Алина Максимовна с неудовольствием посмотрела на него. Похоже, не хотела снимать трубку. Но телефон продолжал звонить. Не спеша она подошла к аппарату — желтой, маленькой трубке, висящей на стене.
— Да, — сказала она тихо. — Ах, это вы, Убилава? Рада слышать. Я сейчас не одна. Если вас так интересует — следователь прокуратуры.
Она стояла в полоборота к Фризе, и он опять, взглянув на нее, отвел глаза. Долго смотреть на эту женщину было опасно.
Алина Максимовна произнесла всего несколько ничего не значащих фраз ровным, приветливым голосом, и эта приветливость была неприятна следователю. «У тебя же, милочка, муж умер, ночью ты застрелила человека, а сейчас любезничаешь с каким‑то Убилавой». Фризе попробовал представить себе, как должна разговаривать женщина в ее положении. Ни один из промелькнувших в голове вариантов не подходил к Мавриной.
Алина Максимовна повесила трубку и спросила:
— Я сварю еще кофе?
— Нет, нет! — запротестовал Фризе и поспешно встал из‑за стола. — Если я не утомил вас, может быть, покажете мне комнату, через которую залезли в дом? И кабинет мужа.
Алина Максимовна достала ключи из сумочки, жестом пригласила Фризе следовать за собой. Они молча прошли по довольно длинному коридору, и Владимир вспомнил мужчину, показавшего дорогу к дому Маврина, и его язвительное замечание о «хоромах». Действительно, дом был огромный.
В конце коридора хозяйка открыла одну из дверей. Как и все двери в этом доме, она была сделана из дуба и выглядела неприступной. Остановившись на пороге, Маврина пропустила следователя в комнату. Искоса взглянув на хозяйку, Фризе понял, что приветливый ровный голос Алины Максимовны в разговоре с Убилавой, почти светская беседа с ним за кофе, умело положенная косметика и пребывание в прекрасной форме, все это — неимоверные усилия воли, многолетняя привычка не распускаться. Сейчас лицо у нее выглядело застывшим и отрешенным.
Светлый отлакированный паркет в комнате был затоптан грязными следами, через разбитое окно метель намела целую гряду снега. На клетчатом шотландском пледе, покрывавшем широкую кровать, тоже лежал снег. Рядом с кроватью валялась разбитая фаянсовая ночная лампа. И на все это разорение Маврина смотрела равнодушно.
— Потопталась здесь милиция?
— Да. Снимали отпечатки, слепки следов.
— А разбитая лампа? — Фризе внимательно, метр за метром, ощупывал взглядом комнату.
— Наверное, свалил ветер. Когда я была здесь первый раз, все стояло на месте. Только разбито окно и снег на полу. Я ничего не трогала — закрыла комнату на ключ и ушла.
— Что отсюда пропало?
— По–моему, ничего. Я не проверяла. Да здесь и нет ничего ценного. Комната для гостей. Кровать, письменный стол… — она сделала широкий жест рукой, словно призывала следователя убедиться, что в комнате действительно нет ничего ценного.
Фризе остановился у разбитого окна. Рама была распахнута и тихо поскрипывала от гулявшего по дому сквозняка. За окном стоял сосновый лес.
— Эта сторона дома противоположная улице? — спросил Фризе. — Самая глухая?
— Да. Там дальше парк.
— И если хочешь подойти к дому незаметно, лучше идти со стороны парка? К окнам этой комнаты?
— Не очень‑то приятно лазать по сугробам.
— Куда выходит балкон в кабинете мужа?
— На противоположную сторону. К дороге. Поднимемся, посмотрим? — Алина Максимовна закрыла комнату на ключ, подергала за ручку — проверила, надежно ли?
Кабинет Маврина был просторным и светлым. Две стены занимали шкафы с книгами, на третьей висел портрет писателя, перевитый наискось черной лентой. Портрет показался Фризе неудачным слишком застывшими и самодовольными были черты лица. И только острые, маленькие глаза, казалось, знали цену каждому, кто входил в этот кабинет.
Владимир Петрович прошелся вдоль шкафов. В одном из них пестрели издания «Академии».
Балконная дверь была завешена белой скатертью. Владимир Петрович слегка отвел ее. Выбитые стекла, расщепленные переплеты рамы. Кусок рамы аккуратно выпилен. «Коллеги всерьез поработали», — подумал Фризе. На раме, на битом стекле, на бетоне балкона виднелись бурые пятна крови. Метрах в тридцати от дома проходила дорога. Территория участка была отгорожена высоким — метра два, не меньше — забором. В заборе — калитка с крепкими засовами.
Фризе опустил скатерть, повернулся к Мавриной. Она сидела на диване под портретом мужа.
— Отсюда я стреляла. Навскидку. Я кажусь вам циничной?
— Вы закрыли на ночь калитку? — оставив без внимания ее вопрос, спросил следователь.
— Конечно. И вечером калитка была заперта. Но замки и калитки — для честных людей.
— В какой комнате умер ваш супруг?
— Вот здесь. — Алина Максимовна протянула руку и осторожно дотронулась до массивного кожаного кресла. — Когда я вошла, подумала, что он задремал. Алеша любил сидеть в этом кресле, смотреть в окно. Ночью перед домом горит фонарь, сосны в снегу. Фантастическое зрелище.
Фризе слушал, не перебивая.
— Я постелила на диване и подошла к нему. — Алина Максимовна закрыла глаза ладонью, но тут же опустила руку. — Он был еще теплый. И вы не поверите — улыбался.
Фризе рассеянно разглядывал корешки книг, бронзовые статуэтки на многочисленных столиках и тумбочках. Потом достал из кармана визитную карточку и, секунду поколебавшись, приписал на ней свой домашний телефон.
— Алина Максимовна, я вам и так надоел, но если будет что‑то новое, позвоните.
— Обязательно позвоню, Владимир Петрович.
«Даже не спросила, каких новостей я от нее жду», — думал Фризе, выходя из дома. Он внимательно осмотрел калитку, прошел вдоль зеленого забора: никаких свидетельств того, что кто‑то недавно перелезал через него. Ровная цепочка неторопливых следов по периметру участка говорила о том, что оперативники, приезжавшие на происшествие, знали свое дело. Стоя у забора, Фризе внимательно оглядел фасад дачи. На балкон можно было забраться по густо разросшимся веткам дикого винограда. Он решил проверить свое предположение и пошел к дому напрямик, по снежной целине. И под балконом поддал ногой какую‑то банку, запорошенную снегом. Это оказалась банка из‑под пива «Туборг». Фризе постоял минуту в задумчивости — по закону ему следовало найти сейчас понятых и в их присутствии изъять банку, как вещественное доказательство. Иначе она не может фигурировать в суде, как подтверждение того, что и банку отравленного пива санитар Уткин мог взять в доме Мавриных. Фризе усмехнулся. Это доказательство для людей без воображения. Любой умный человек сможет найти десяток убедительных причин, чтобы вызвать к нему недоверие. Заявит, например, что я подкинул банку и только после этого пригласил понятых. И еще — Владимиру совсем не хотелось до поры до времени посвящать хозяйку дачи в свое открытие. Поэтому он достал из кейса конверт и осторожно упаковал в него банку.
Со станции Владимир позвонил Мавриной. Номер был долго занят — Фризе даже пропустил одну электричку, — наконец, спокойный голос произнес «да».
— Алина Максимовна, надоевший вам следователь Фризе.
— Слушаю, Владимир Петрович. Вы что‑то забыли спросить?
«А она даже запомнила мое имя», — усмехнулся Фризе.
— Забыл, Алина Максимовна, не сердитесь. Ваш супруг пил датское пиво? Баночное, «Туборг»?
— Какой странный вопрос! — в голосе Мавриной не было недовольства, только удивление. — Алеша не пил ни датское, ни жигулевское. Нет, нет, в нашем доме пиво исключалось.