Я осторожно пошевелил пальцами ног. Пальцы послушались. Равно как и пальцы рук. Разумеется, играть на рояле сонату Моцарта я не взялся бы – если Моцарт писал сонаты, в чем отнюдь не уверен. Да и на рояле отродясь не бренчал. Но все же приятно было удостовериться: тело повинуется импульсам, идущим из подвергшегося нежданному сотрясению мозга.
Надо мною склонилась женская фигура.
– Попал? – прохрипел я почти невразумительно. И обрадовался: еще и говорить не разучился! Женщина тряхнула головой:
– Очнуться изволили, сударь! Если снова надумаете блевать, уведомьте загодя: остановимся, вынесем вон. Всю обивку попортил!
– Я… подал? Достал… мерзавца? Женщина фыркнула.
– Ну и кровожадный субъект! Сколько человек тебе нужно ухлопать за один вечер, чтобы спокойно уснуть?
– Не могу вспомнить… вашего имени, – выдавил я. – Что-то вроде Жозефи… А! Вспомнил! Джоанна. Джоанна Бекман.
– А свое собственное имя знаете?
– Конечно. Хелм. Полностью – Мэттью Хелм. Женщина коротко рассмеялась.
– Ладно, и на том, как говорится, спасибо. Под каким именем зарегистрировались в Эрмосильо?
Мой измученный мозг подал сигнал тревоги. Не следовало болтать языком без устали. Память возвращается – вот и славно; только не надо по этому поводу исполнять индейских танцев и разглашать чего не следует. Однако надлежало получить хоть немного сведений, а для этого придется хоть чуток, да выболтать.
– Эрмосильо… Спасибо, не мог выцарапать название. В Эрмосильо числился как Гораций… Госмер Коди. А стрелял в меня Мэйсон Чарльз… младший. Вы его звали братом… Скажите, я попал?
– Попал.
– Неудобно, знаете ли, стрелять левой рукой, но иногда приходится. А сознание потерял прежде, чем проверил: хорошо ли угодил.
– И это все? – рассвирепела женщина. – Всего-навсего хотите узнать, хорошо прицелились или плохо?
– Помилуйте, вообще не целился…
– Чтоб тебе! Мэйсон – мой родной брат! Младший! С пеленок его растила!
– Лучше, – сказал я, пытаясь ухмыльнуться, – не хвастайте этим. Вырастили подсвинка на мою голову! В буквальном смысле, между прочим… Что ж позабыли сказать: не стреляй, олух, в правительственных агентов, битым будешь? А за такого битого двух небитых не дадут. Поскупятся…
Подняв руку, я тронул повязку на лбу.
– Между прочим, и другое могли бы пояснить: если стреляешь, сукин сын, – стреляй точно. А не умеешь – не берись, ответную пулю получишь… Обеспеченное самоубийство.
– М-да, – сказала женщина. – Чудовище, конечно, и все же последовательное чудовище. Теперь мы хотя бы знаем, на кого ты работаешь…
– Тьфу! – слабо сплюнул я. – Битых полчаса твердил об этом, и, получается, ни слову не поверили, покуда стрелять не принялся?
– Да уж принялся… Тебе доставляет удовольствие избивать младенцев?
– Хорош, доложу тебе, младенец! Кстати, жив или мертв?
– Тяжелое ранение, – сказала женщина отрывисто. – В брюшную полость. Без надлежащего медицинского ухода Мэйсона уже не стало бы. Очень хорошего, быстрого ухода. Вот почему ты жив.
Я облизнул губы.
– Не вижу связи.
– С твоим другом заключили сделку. С тем, который зовет себя Греэром… Он такой же Греэр, как ты – Коди. На Мэйсона ему было начхать; парень стремился только вызвать местного доктора, знающего, с кем дело имеет, и способного держать язык на привязи. Греэр стремился уволочь тебя подальше – пока полиция не нагрянула. По счастью, подобно всем остальным полицейским, мексиканцы торопиться не любят… Греэр хотел убедиться, что, если ты выживешь, то сможешь продолжать работу. А если нет – закопать мертвеца в укромном местечке, без лишнего шума. Думаю, он следовал полученным распоряжениям. Успел позвонить по телефону… Кажется, по номеру, данному тобой.
– Ты с ним договорилась? – полюбопытствовал я, с трудом ворочая языком.
– Да. Осмотрела раненого, и сказала: без рентгена, без больничных условий ничего определенного заявить не могу' – и все же, вряд ли потребуется длительное лечение… Коль скоро мозги не получили куда худшую встряску, нежели кажется при беглом исследовании. Предположила, что тебе нужен покой и отдых. Пообещала позаботиться обо всем: при условии, что Мэйсона сию минуту госпитализируют и обработают… Я сама не хирург. Но вместе с тем и не настолько несведуща, чтобы не отличить здорового кретина от получившего смертоносный удар пулей по кумполу…
Джо хихикнула.
– Ты можешь технически считаться вполне здоровым. Временное расстройство; минует неделю спустя.
Я вновь попытался изобразить ухмылку, но попытка оказалась чересчур болезненной.
– Говорят… Говорят, будто нас, жеребцов скандинавских, невозможно убить, метя в голову… Непрошибаемое место. Получается, ты медик?
Джо пожала плечами:
– Около того. Детский врач. Психолог.
– Никогда не подумал бы. Считал детских врачей милыми, добрыми, ласковыми Айболитами… Но как моему приятелю Греэру посчастливилось командовать парадом? Насколько помню, за противником числился немалый перевес?
– Маленькая индианка, – пояснила Джо. – Сиене-рое. Пока вы с Мэйсоном дружно истекали кровью на ковре, а я пыталась помочь обоим сразу, девочка ринулась к валявшемуся меж полотенцами пистолету… Тому, который принесла горничная. Брунгильда хренова!
– И что же дальше?
– Взяла благородное собрание на мушку. Выгнала громилу вон…
– Даже не потрудилась пристрелить? Ай-ай-ай… Был о девочке неизмеримо лучшего мнения… Кстати, миссис Бекман: вы сами на чьей стороне?
– Сама еще не решила, – ответила женщина угрюмо. – Не нашла достойной стороны… А теперь лучше заткнись и дай спокойно машиной править.
– Говорят, будто по мексиканским дорогам ночью разъезжать не стоит. Крупный рогатый скот с правилами движения не считается.
– Врежусь в корову – почувствуешь…
Вторично я очнулся в просторной кровати, посреди большой, залитой солнечными лучами спальни. Учинил себе проворную инспекцию. Зрение: удовлетворительное. Мурашки: пропали. Головная боль: раздражает, но не сильнее, чем после отчаянного перепоя.
Присев, я обнаружил, что правая рука отнюдь не приветствует лишних нагрузок. Работает, однако жалуется. Я спустил ноги на пол и осторожно поднялся. Правая нога возопила о пощаде. Н-да.
Все-таки, я умудрился проделать несколько шагов, не свалившись на пол.
Голые стены: ни картинки, ни украшения завалящего. Истертые коврики по обеим сторонам широкой постели. Сухой букет непонятных цветов, помещенный в высокую вазу на курительном столике.
Прикрепленное к двери зеркало отразило высокого, осунувшегося мужчину средних лет – скорее, все-таки, пожилого, – украшенного бинтом на лбу и кровавыми пятнами на физиономии. Кажется, это был я. Трусы и майка – неведомый лекарь не потрудился всунуть меня в пижаму – тоже пропитались кровью. Засохшей и побуревшей по прошествии нескольких часов.
Непривлекательная фигура – однако, живая. Это весьма утешало.
Проследовав до уютного сортира и воздав должное зовам природы, я возвратился в спальню. Кровать казалась вполне пристойной, однако, где именно обреталась эта кровать, в какой части света, я сказать не мог. Пришлось приблизиться к окну и осторожно приподнять многочисленные створки жалюзи.
Пейзаж явился унылый, усеянный кактусами и редкими особняками. Говорю “особняками”, потому что на обычную мексиканскую архитектуру – адобовая глина, кое-как собранная в подобие ласточкина гнезда – эти строения не смахивали. Выглядели вполне пристойно, словно возводились не без предварительного плана.
У горизонта маячила длиннейшая гряда холмов. Окрестности напоминали Калифорнию; только я изрядно сомневался, что за одну-единственную ночь сколь угодно шалый водитель способен пересечь мексиканскую границу и добраться до тихоокеанского побережья…