– Или знает, – поправил я. – Кажется, сведений о смерти Антонии пока не поступило?
– Или знает, – согласился Уоррен Сомерсет. – А поскольку знает, постольку и тебе рассказала. Наверняка. Не особенно удивлюсь, если ты успел поделиться информацией с очаровательной Джоанной Бекман, доктором нашим драгоценным… Следовательно: я могу допрашивать не одного, а двоих. То есть: коль скоро Марион Рутерфорд, обожающий допросы с пристрастием, переусердствует, занимаясь тобою, или ты, назло врагу, сдохнешь под нажимом – остается милейшая докторесса… Верно? Данные не пропадут безвозвратно… Посему, дружище, яви надлежащее благоразумие.
Сигма поднял руку и сделал повелительный жест. Рутерфорд, он же Танк, он же Альфа, торопливо приблизился. Я мысленно дался диву: не оттого ли эдакая глыба литых мышц забавляется чужими страданиями, подобно худосочному подростку-садисту, что вымещает на беззащитных всю обиду, порожденную дурацкой дразнилкой?
Танк… Это надо же!
Но психиатрия относилась к ведомству Джоанны Бекман. К моей области касательство имела куда более простая задача: орать – ори, а болтать не смей.
Глава 32
– Усадите Хелма, прислоните вон к тому валуну; я думаю, сукин сын отдохнул вполне достаточно, – сказал Сигма Рутерфорду. – Черт возьми, Танк, ты меня разочаровал. Попал почти на фут ниже цели, да еще влево от центральной линии! – Быстро хохотнув, Сомерсет прибавил: – Шучу, шучу! Ты молодец. Давай поскорее приступим к неприятной процедуре, и поскорее с нею покончим… Левая нога его, должно быть, онемела после такого ранения, а нам нужно, чтобы мерзавец почувствовал настоящую боль, верно? Пожалуйста, Марион, сними с него правый башмак вместе с носком и приступай к делу.
Я ощутил оголенной правой ступней тепло отвесно падавших солнечных лучей. Огромный Танк преклонил рядом со мною колени, однако отнюдь не для чистой и бескорыстной молитвы: детина держал наготове большую бутановую зажигалку, из тех, которыми раскуривают сигары и трубки. Я сказал себе: какого лешего? Не впервой, дружище…
Пламя вспыхнуло, накатила жесточайшая боль, я заскрежетал зубами и постарался свести последующие звуковые эффекты к минимуму. Я вовсе не сверхчеловек, орать умеет как резаный – но время орать еще не наступило.
Послышался голос господина Сигмы:
– Ну-с, доктор Беккер?.. Прошу прощения, Бекман… Вы можете прервать истязание одной-единственной фразой. Где спрятали оружие?
– Этот человек, – храбро сказала Джо, – не слишком волновался, когда слушал мои вопли по радио. С какой стати я должна сострадать ему?
Говорила Джо не слишком-то уверенно. Сигма засмеялся. Сделал шаг, отвесил мне здоровенную оплеуху:
– Какой героизм! Какая несусветная глупость… Олух, да мне только и надо было посмотреть на тебя, извивающегося и проклинающего все на свете! Ишь, зазнайка паскудный! Паяц безмозглый! Неужели ты не понял, что мне дела больше нет до этого оружия?
“Очень любопытно”, – подумал я. Танк Рутерфорд, наверное, подумал точно так же, ибо сразу же убрал свою дурацкую зажигалку.
– Хоть бы никто, – осклабился Уоррен Сомерсет, – не отыскал теперь окаянного тайника! Пускай винтовки пропадают, пес с ними! Генерал Мондрагон убит, мне с этими запасами больше делать нечего. Да и Вашингтон отменил выданное разрешение; расследовать начал, судя по тому, какое тебе распоряжение отдали… Только революции в Мексике мне сейчас недостает… Предатели!
– Кто? – невинно полюбопытствовал я, стараясь удержаться от болезненной гримасы.
– Вашингтон, – с жаром продолжил Сомерсет, – кишит погаными трусами, неспособными на сколько-нибудь решительные действия. Начинают кампанию, объявляют “войну”, мать их за ногу, но в виду имеют не сражение, а простую игру в снежки! Через границу рекой течет марихуана, героин льется, а этим ублюдкам хоть бы хны! Если кто-то делает решительный шаг – о, сколько подымается крику! Человека прекращают снабжать деньгами, его порочат, клянутся, будто отродясь не знали его… И это, заметь, невзирая на то, что сами первоначально одобрили операцию, благословили, так сказать… Подонки. Предатели. Ишь, расследование затеяли!
Я предпочел промолчать о том, что никакого, собственно, расследования не вел и вести не собираюсь. Приказ, который мне отдали, звучал малопонятно, и все же разночтений не допускал. Действия Уоррена Сомерсета никто не собирался расследовать. С Уорреном Сомерсетом все было ясно и понятно. Мак попросту велел устранить мерзавца.
– Они еще пожалеют об этом! – прошипел Сигма. – Они еще пожалеют, что использовали настоящих патриотов как мальчиков для битья! Никто проклятых винтовок не отыскал и не отыщет – ибо ни одного живого свидетеля не останется.
Я облизнул губы.
– А деньги, полученные Пирсом от Мондрагона? Заплаченный генералом аванс? Ведь правительственные были деньги, а уплатили их, по сути, вы сами, а?
В ответ я ждал нового пинка, но Сигма искренне рассмеялся:
– Дорогой мой, да если человек не способен с умом распорядиться находящимися в его ведении государственными финансами, такого субъекта в сумасшедший дом запирать надобно! Думаешь, нельзя бесследно потерять несколько миллионов? Да так потерять, что ни единый бухгалтер не придерется? Будь покоен: сделка произошла в полнейшей тайне, и никому, кроме самого Мондрагона – мир его праху, – не известны ее подробности. Пирса устранили. Медину, подручного, которому Пирс мог шепнуть словечко-другое, как выяснилось, тоже устранили. Чрезмерно любознательный партнер Пирса, Гораций Коди, отправится вослед приятелю очень и очень скоро: мы об этом позаботимся…
Уоррен Сомерсет перевел дыхание.
– Остаешься только ты. И доктор Бекман. Доктор, горько сожалею, но буду вынужден вывести в расход вас обоих.
– Как психиатр, – невозмутимо ответила Джо, – заявляю: именно в этом духе рассуждает любой убийца. У него, извольте видеть, выбора нет: он вынужден, убить… Сигме таковой диагноз не понравился.
– Дорогая моя, вы ошибаетесь. Я не убийца, но реалист, понимающий, от чего зависит спасение…
Уоррена Сомерсета прервал оглушительный треск штурмовой винтовки. Я быстро повернул голову, что было, поверьте, вовсе не легко и не просто, и увидел Антонию – на вершине утеса, где совсем недавно маячил часовой. Часового мексиканка сняла бесшумно: быть может, снова метнула нож.
Следующее движение мое было очевидным. Я исхитрился перекатиться, сграбастал Сомерсета за лодыжку и дернул, что силы оставалось. Господин Сигма грохнулся. Я навалился на него и придавил к земле.
– Джо, застрели Рутерфорда!
Сигма сопротивлялся, как бешеный. Он извивался, пытаясь ухватить пристегнутый к поясу браунинг, но я дотянулся до пистолета первым. Где-то позади хлестнул выстрел из двадцатидвухкалиберный игрушки. Потом еще один.
Конечно, Сомерсета нужно было бы прикончить немедля. Именно за этим и послали меня в Мексику. Я не выстрелил по соображениям отнюдь не гуманным, но тактическим: неизвестно было, загнал господин Суббота патрон в боевую камеру, или нет. Пользование самовзводным приспособлением требует изрядного усилия, а пальцы мои сгибались не вполне охотно.
Маленький пистолет продолжал взлаивать, словно рассерженный фокстерьер. Ему составляли аккомпанемент непрерывно выпускаемые Антонией очереди. “М-16” работала, как старая добрая молотилка. Потом к дуэту присоединились голоса других винтовок, иного калибра. Я невольно вспомнил: мексиканская армия использует 7,62-миллиметровые стволы…
“Хоть бы дерзкая, ничего и никого не страшащаяся дурища догадалась отступить”, – подумал я. Красоваться на вершине утеса, который в любую секунду можно подмести автоматическим огнем дочиста, не рекомендуется ни при каких условиях. Уходи, ты ведь уже отвлекла неприятеля, дала мне возможность выкрутиться!..