– Да, сэр.
Уже направляясь к двери. Мак обернулся:
– Мне пришло в голову, – сказал он, – что ты не отказался бы узнать чуток побольше о юной особе, которая пала в перестрелке у Черных Камней… как это по-испански?
– Пьедрас-Неграс.
– Верно. Я учел это, и провел небольшое расследование.
Вечная история. В ту минуту, когда ты решаешь, будто работаешь на безжалостного робота, робот внезапно превращается в человека. Внимательного, и даже временами заботливого.
– Что-нибудь выяснили, сэр?
– Ничегошеньки. Ровным счетом. До самого знакомства с Хорхе Мединой о сеньорите Сиснерос нет ни слуху, ни духу.
По моей спине пробежал неприятный холодок. Девушка ниоткуда. Маленькая прирожденная убийца, возникшая неведомо где, и неведомо куда канувшая… Отдавало мистическим ужасом.
– Хочешь – будем продолжать розыски, – уведомил Мак.
– Ни в коем случае, – поспешил возразить я. – Спасибо, сэр. Весьма признателен вам.
Мак понимающе кивнул и покинул комнату.
Поближе к вечеру явились еще двое. Гораций Госмер Коди держался подчеркнуто прямо, не обнаруживая ни признаков почтенного возраста, ни последствий недавнего ранения. Галстук “боло” красовался на законном владельце – немного потрепанный, однако сохранившийся во всех передрягах. Видимо, Джо возвратила Коди его талисман.
Рядом с нефтепромышленником возникла Глория. Увидав меня простертым, она вскрикнула и бросилась вперед, вызвав у стоявшей в дверях Джо Бекман снисходительную ухмылку.
– Бедный! – возопила Глория. – Бедный Мэтт! Что с тобою делали?
– Палили в меня, по большей части. У мексиканцев стрельба считается едва ли не национальным развлечением.
Про то, что палили в меня отнюдь не мексиканцы, а любезные соплеменнички, я предпочел умолчать. По высочайшим соображениям секретности.
– Но теперь-то за тобой ухаживают, – проворковала Глория. В голосе женщины звучала старая добрая нотка “да-как-же-ты-мог-так-быстро-меня-позабыть”, однако нотка эта была всего лишь заученной реакцией хорошенькой хищницы, ждущей, что все мужчины будут неизменно и преданно пресмыкаться у ее туфель. Поцелуй не значил ни шиша, и оба мы отлично сознавали это. В далеких горах возле Кананеа вспыхнул мимолетный огонек; вспыхнул, просиял – и погас. Точка, период.
Глория выпрямилась.
– Выздоравливай поскорее, Мэтт. Мой… мой муж хочет сказать тебе спасибо наедине.
Я проследил, как она вышла вон из комнаты, провожаемая Джо. Доктор Бекман смотрела в спину Глории без малейшей приязни.
Гораций Госмер Коди приблизился.
– Изрядно тебе перепало, сынок!
– Жизнь такова, – ответил я. – Но послушайте, ведь, если не ошибаюсь, вашу свадьбу аннулировали чуть ли не тотчас?
– Да, именно так и сообщил Глории мистер Сомерсет. Но только сучий сын и пальцем не шевельнул, чтобы похлопотать об этом. Смысла не было. Меня убить собирались, а после смерти супруга брак расторгается автоматически… Оно и лучше, что не хлопотал Сомерсет: иначе довелось бы совершать все положенные церемонии снова.
Коди ухмыльнулся.
– По-прежнему считаешь меня закоренелым злодеем, сынок?
– Не совсем закоренелым, сэр. Исправимым. Вы не занимались оружейной контрабандой, не подстраивали убийство Пирса и Миллисент Чарльз; не думаю, что всерьез намеревались покуситься на жизнь Глории, либо на ее несуществующий банковский счет… Но признайтесь: пугал к ней подсылали?
– Разумеется! – осклабился Коди. – Это было чистой уморой! Хочешь, расскажу подробно? Только помни: это строго между нами двоими.
– Хочу, сами понимаете. Молчание гарантирую.
– Ты уже знаешь, – промолвил Коди, – у Глории в одном кармане была блоха на аркане, а в другом – вошь на цепи. Но сама девочка понятия об этом не имела. Не знала, что отец пустил состояние по ветру. Все растратил, олух царя небесного; все до цента… Все по ветру пустил ради сучки этой, прости, Господи: о покойниках плохо говорить не принято.
Миллионер перевел дыхание, откашлялся, продолжил:
– А я любил дурищу Глорию с детства. С ее детства. Не спрашивай, как такое возможно: твоя приятельница – опытный мозгоправ, и объяснит получше.
– Владимир Набоков, “Лолита”, – негромко сказал я.
– Что? – не понял Коди.
– Книга есть, “Лолитой” называется… Неважно, сэр, продолжайте.
– Что ей было делать? Осиротела окончательно, жить не на что… Проведала бы, в какой переплет угодила – глядишь, сама бы петлю связала да повисла ненароком… Дитя изнеженное, избалованное… А тут – влюбленный Буфф Коди, с карманами, пухнущими от денег… Что мне было делать? Подойти и сказать: “Глори, вот тебе моя рука и сердце, я тебя с потрохами покупаю”? Да она бы в морду мне плюнула и права была! “Продайся, дочка, за миллион, за два, за три”? Я не имел права, сынок, делать брачное предложение сам. Его должна была сделать Глория.
Я чуть не охнул, ибо уже уразумел все.
– Вот и напугал девочку до того, что сама предложила сочетаться и жить в ладу супружеском… Не слишком благородно с моей стороны, согласен; да только кто и когда считал Буффало Коди благородной личностью? Как бы там ни было, девочка меня простила – и слава Богу.
– А вы ее простили? – негромко полюбопытствовал я.
Коди насупился:
– Это за что же?
Я облизнул губы.
– Видите ли… знать хорошенькую женщину с пеленок, считаться ее надежным, любящим дядюшкой, а потом убедиться, что женщина без малейших колебаний и сомнения сочла вас извергом, зверем, хладнокровным злодеем… Нанявшим свору мексиканских ублюдков, чтобы укокошить отца, и впоследствии умышлявшим на нее самое…
С минуту старик пристально смотрел на меня, потом улыбнулся.
– Да ты еще и впрямь очень молод, сынок, хоть и небольшая меж нами разница в годах! Возводишь даму на пьедестал?.. Я дал Глори основательную почву для сомнений, отчего бы девочке и не усомниться?
Он откашлялся.
– Между прочим, супруга моя, по всей видимости, вскоре сделается очень богатой особой. У меня и прежде случались… недомогания, а рана эта проклятая все ускорила… Но ты ни словечка ей не оброни – обещал ведь! Поправляйся… сынок. И береги себя. Знаешь, как говорят? Сам о себе не позаботишься – никто не позаботится… А касаемо злодея, скажу на ушко: я и есть настоящий всамделишный злодей. Был таковым, по крайности.
Мы обменялись рукопожатием. Кода зашагал к выходу. Я окликнул его:
– Мистер Коди!
– А?
– Не люблю прекословить старшим, но вы не злодеем кажетесь, а очень приятным субъектом.
– Только никому не говори этого, сынок, – засмеялся Коди, – не то меня обдерут, как липку…
Наступил вечер, и Джо принесла наваристый куриный бульон – единственную пищу, которую мне пока что дозволялось принимать.
– Капельница постоит у кровати еще денек-другой, – сообщила доктор Бекман. – Потерпишь, никуда не денешься. Тебе опасно скармливать антибиотики с ложечки. Эдакий злюка отхватит врачу несколько пальцев и не поморщится. Я же все видела…
– Что именно? – спросил я, недоумевая.
– Как ты преднамеренно вывел Сомерсета из себя, как заставил его ухватиться за пистолет – и убил, не моргнув глазом. Стоял, пошатываясь, немощь изображал, а потом вскинул руку и выстрелил.
– Тебя же просили: улепетывай. Подальше. Нечем было там любоваться. Теперь считаешь меня разбойником с большой дороги.
– Ты ужасный субъект, – промолвила Джо с полнейшим спокойствием. И очень скоро вызовешь мое живейшее неодобрение. У любой порядочной женщины вызвал бы! Конечно, я льщу себе, говоря о порядочности… Но профессиональная гордость велит поставить пациента на ноги. Однажды мы уже испробовали отличный способ лечения… Как только тебе станет лучше, прописываю точно такую же терапию… Согласен?
Я согласился тотчас.