Ты счастье склеиваешь с горем,
как прополис…
ВАГОН
Зачем вагон торчит на пляже?
Зачем внутри купальщик пляшет?
В ЗИЛках сюда песок завозим.
Отсель, хоть спринтером потей,
не раньше чем часов за восемь
домчишься до стальных путей…
Вагон, что спорил с вьюгой с бешеной,
вдруг одинок, как всадник спешенный,
не нужен вдруг, как камень сброшенный,
не нумерованный, не спрошенный.
Вагон из тех, из безрессорных,
в которых, бегая от тюрем,
играл ногтями беспризорник
на клавишах зубов ноктюрн.
Вагон, что стал в войну теплушечным,
пил суп по порциям по ложечным,
противостал засадам пушечным,
пёр на Берлин при свете плошечном.
Вагон, что молодежь ударную
в столицах принимал колонною
и вез под песенку гитарную
разжиться хлебом в степь Голодную.
Ты долго был мне красным светочем.
Ты снился мне. Я твой ездок.
Ведь, если верить людям сведущим,
жизнь снится в виде поездов…
Ты стал ни шаткий и ни валкий.
На пляж попал ты этим летом
на должность переодевалки
и начал пахнуть туалетом.
Преобразившийся вагон!..
В огонь почетнее, в огонь!
СТРОПТИВЕЦ
Работал по две смены Робот.
Был Роботу несвойствен ропот.
Готов и по три смены не простаивать —
в нем внутренность-то не простая ведь,
а полимеровая, пластиковая,
стальная, нержавеющая, платиновая…
Хоть завтра, хоть вчера, хоть ныне,
хоть в штурмовщину, хоть в аврал
привык он жертвовать без счету выходными
и на начальство не орал.
Отгулы Робот собирал, как подать,
и в день особенного напряжения
внезапно перестал работать
без всякого предупреждения.
Нарушив дисциплину и режим,
он самостийно отгулять решил…
С ума сошел! Объелся белены!
Куда ему? Не к теще ж на блины?..
Строптивцу-Роботу
решили дать по хоботу
и, руководствуясь суровыми мотивами,
отгульщика без снисхожденья размонтировали.
ИНОСКАЗАНИЕ
Я в медовых степях объезжал кобылиц…
Я в бедовых стихах избежал небылиц.
Но взмолилась одна небылица:
«Мне бы плоть!
Мне бы кровь!
Мне бы лица!»
Пусть потешит нас мнимая скромница,
пусть былое за небылью скроется.
Брошью к горной груди приколотый,
золотится затейливый замок.
В замке тысяча тридцать три комнаты
при тринадцати тронных залах.
Шепотки в катакомбах каменных,
анекдотики про тупиц:
угадайте в тринадцати Каинах
нераскаянных братоубийц!
Этих Каинов славили Авели,
только Авели нынче мертвы.
Овцы жертвенный камень расплавили,
ждут не жертвы они, а жратвы. __
Где ковыль — их степная добыча?
Отдан в царство коровье да бычье.
Стыд и смех в стадах. Что за пастыри?
За стенами стареют зубастыми,
подперев потолки архипузами,
охраняют свой храп аркебузами.
И боятся барашки с овечками
невзначай обменяться словечками.
Вспять идут пароходики-годики
мимо мрачной, но мраморной готики.
Зря кукуют крикливые ходики,
зря строчат, свесив глупые гирики,
панегирики,
одики.
А сорока, монеты крадущая,
надрывается — вот так орунья! —
нет, мол, наших баранов курдючнее,
нету наших овец тонкоруннее.
Приходи-ка, волк-завхоз,
отдери ее за хвост!
Лбы бараньи не впали в беспамятство.
Стал дозорный на вышке усидчивей…
В одиночку, не в паре испанец-то
щекотал им нервишки усищами!
Высосав из пальца