На одноухом осле мы с Сафаром-чиканаком направлялись в Учтепу — три холма, известное всем джизакцам место. Во время восстания сюда выселили всех жителей города. Более пустынный и мертвый край трудно было найти.
На Учтепе ничего не росло, кроме янтака — колючей травы, да и янтак не особенно охотно расселялся по выжженной солнцем степи. Куст от куста — на два-три аршина. Весной, во время дождей, янтак поднимался на ладонь всего лишь. Зеленый и гибкий в апреле и мае, в июне он начинал желтеть, а к середине лета высыхал. Весной янтак охотно ели овцы, а летом и осенью — только верблюды. Оттого и назывался он верблюжьей колючкой. Острые, сухие кустики не ранили этих огромных животных, они их легко и с удовольствием пережевывали. Вообще, верблюды могли все разжевать, я думаю, и гвозди им были бы нипочем.
Одноухий осел наш неторопливо стучал своими тонкими ножками по пыльной тропке, а мы, сидя на его спине, вели разговор о преимуществе мелких животных перед крупными, верблюдом, например. Нам повезло, что у Сафара-чиканака был не верблюд. Во-первых, он не прошел бы в калитку, во-вторых, сломал бы своим огромным горбом крышу сарая, где обычно стоят осел и корова. В-третьих, он съел бы всю траву во дворе, все листья на деревьях и на этом не остановился бы. Со своей длинной шеей, он до всего мог добраться.
Стало быть, Сафар-чиканак оказался в выигрыше, имея осла, а не верблюда. Правда, осел у него неказистый, без одного уха. Но лучше иметь осла без одного уха, чем верблюда с двумя ушами.
Второе ухо, между прочим, у нашего осла когда-то было. Появился он на свет, как и все ослы, и не только ослы, с двумя ушами. Но поскольку походил на всех ослов, а они, в свою очередь, походили на него, надо было его чем-то отметить. Вот ему и отрезали одно ухо. Оказывается, ослам ставят метки на ушах — делают надрезы, рассекают макушки, а то отхватывают и пол-уха. Нашему отхватили почти целое.
Разговаривая так и время от времени ударяя пятками в бока одноухого, мы отдалились от города и оказались на совершенно пустынном месте. До Учтепы было еще далеко, но все же ближе, чем до Джизака. На фоне утреннего неба вырисовывались три холма, и каждый походил на перевернутый вверх дном казан.
— Начнем собирать янтак, — предложил я.
— Что ж, начнем, — ответил Сафар-чиканак. — Янтак тут вроде бы есть.
Осел наш хоть и не знал человеческого языка, по сразу догадался, что разговор идет об остановке и тут же замер на месте. Ему, как и нам, не особенно хотелось топать до трех холмов.
Я стал сползать с осла — второго седла на нем не было, а раз не было седла, то не было и стремян, поэтому удобнее всего сползти с ослиной спины, как с горки. И вот, когда я почти сполз и находился где-то около хвоста, сзади раздался воинственный клич. Я и Сафар мгновенно оглянулись, осел лишь повел своим единственным ухом и тем выразил удивление.
Нас догоняла с криками и свистом целая ватага ребятишек. Все были на ослах, таких же, как наш, но не таких ленивых и медлительных. Они мчались, словно хорошие скакуны, а мальчишки размахивали руками и орали во все горло.
Честно признаюсь, я струсил. Встреча с ватагой воинственно настроенных мальчишек не предвещала ничего хорошего.
— Это Сарайлик, — шепнул мне Сафар-чиканак.
Сарайлик — один из джизакских родов, мужская половина которого занималась разведением и продажей ослов. Продавали животных не только в Джизаке, но и за его пределами. Каждый крестьянин старался купить осла именно у них, потому что более крупного и выносливого животного трудно было найти. Род сарайлик славился физической силой, ребятишки с малых лет занимались борьбой и, вырастая, часто побеждали на состязаниях знаменитых палванов. С мальчишками из рода сарайлик никто из нас не связывался, зато они сами нас задирали, и драки избежать было невозможно. Если у сарайлик не оказывалось противников в других родах, они затевали потасовки между собой, и тогда мы со стороны наблюдали за ходом сражения.
Вот с такими забияками и драчунами нам предстояло встретиться. Скрыться было негде — голое место. Бежать бессмысленно: наш одноухий в сравнении с их скакунами — черепаха. Увидев чужих ослов, он начал орать, что есть силы: и-о! и-о! А кто орет, тому, как известно, первому и достается.
— Тише! — стал Сафар дергать за веревку одноухого. — Нашел время петь песни.
Унять одноухого было, однако, не просто. Дергай его не то что за одну, а за все десять веревок, он не замолчит.
Между тем, ватага приближалась. Уже были видны лица мальчишек с озорными глазами. В воздухе, как змеи, вились арканы.