— Сойдем с дороги! — сказал Сафар-чиканак. Легко сказать — сойдем. А как это сделать? Я отбегу в сторону, Сафар — тоже? А осел? Ведь он потому и зовется ослом, что упрям. Никакими словами, никакими угрозами его не столкнешь с места, хоть взваливай на плечи и переноси. Сафар-чиканак стал тянуть за веревку одноухого, я толкал сзади.
— Лупи его палкой! — посоветовал Сафар.
Не знаю, есть ли такая палка, которая способна подействовать на осла. Та, что была у меня в руках, не действовала.
— Пошел, пошел! — орудуя арчовой веткой, кричал я. — Да иди же, глупый, не то тебя эти сарайлик превратят в курицу!
Курицей одноухий, видимо, не хотел стать. Поупрямившись немного, он сошел все же с тропы. И вовремя. Ватага, свистя и улюлюкая, пронеслась мимо. Облако пыли, поднятое ослиными копытами, окутало нас.
Когда облако рассеялось, Сафар-чиканак сказал весело:
— Ты знаешь, куда они поскакали?
— Нет, — признался я искренне.
— За янтаком. Завтра вернутся с двадцатью копнами сухой колючки. Полный базар янтака.
— Почему двадцатью? — удивился я.
— Да потому, что у них двадцать ослов.
— А-а?!
Род сарайлик промышлял не одними ослами, оказывается. Мальчишки заготавливали топливо и сбывали его на базаре. Двадцать копенок янтака — целое богатство.
— Поедем за ними, — предложил Сафар. — Они знают хорошие места.
Мне не хотелось быть в компании мальчишек из рода сарайлик. Избежав раз опасности, разумно ли снова приближаться к ней?
— Пусть знают, — попытался возразить я, — в степи много хороших мест. Найдем свое.
— Где же ты станешь искать? Степь-то большая…
— Тропинка приведет.
Тропинка была одна, и шла она как раз в том направлении, куда ускакала ватага.
— Ладно, — согласился Сафар-чиканак. Он был хитрее меня. — Поехали!
Мы снова влезли на одноухого, и он снова засеменил своими тонкими ногами по узенькой тропке.
Известно, как медленно ни двигайся, а все же дорогу одолеваешь. Незаметно мы добрались до местности Куш-бармак. Степь кажется везде одинаковой, но, когда углубишься в нее, начинаешь замечать разницу: в низинах она гуще покрыта растительностью. Тут встретишь и аккурак, и полынь, и душистую гармалу. А уж янтак просто стелется ковром. В низину мы и попали.
Я стал уговаривать Сафара:
— Давай остановимся здесь. Смотри сколько янтака. Наберем целую копну.
— Нет, нет, — не соглашался Сафар. — Мальчишки поехали дальше, значит, там больше янтака и растения ветвистее. Нас ведь послали за хорошим янтаком.
— Нас послали за таким, какой найдем. Вот мы и нашли, — настаивал я.
— Еще не нашли, только ищем, — упрямился Сафар-чиканак.
Он был такой же упрямый, как и его одноухий. Не переубедишь. А может, и не упрямый. Просто настойчивый и честный. Выполнял то, что ему поручили.
Мне, однако, Кушбармак покидать не хотелось. Кругом трава, зеленая, мягкая. В небе — птицы. Жаворонок повис прямо над нами. Застыл в воздухе, трепещет крылышками и заливается. Песнь такая звонкая, такая красивая, что, кажется, лучше и нет на свете.
— Слушай! — ткнул я пальцем в бок Сафара.
— Слушаю, — ответил он, но осла не остановил, но перестал понукать его, ударяя концом веревки по спине.
— Нет, ты не слушаешь. Если бы слушал, то остановил своего одноухого.
— Так жаворонка слушает не одноухий, а я. Ему что жаворонок, что петух — все равно. Он сам мастер петь.
Сафар пощекотал шею осла, и тот разразился таким ревом, что не только жаворонок, все птицы Кушбармака онемели от ужаса.
Шутка Сафара мне не понравилась. Я протянул руку и дернул повод одноухого. Дернул, видимо, не так, как надо. Осел взбрыкнул задними ногами и скинул меня со спины.
Совершая полет, я не успел ни за что ухватиться, даже за хвост одноухого. Хвост я увидел, находясь уже на земле. Осел, весело помахивая им, скакал по дороге, догоняя своих сородичей.
Не всякое падение бывает печальным. Меня принял куст полыни, и принял так нежно, что ни одна часть моего тела не пострадала. Во всяком случае, я не почувствовал боли. Новое положение мое показалось мне очень приятным. Я словно лежал на мягкой курпаче. Надо мной было небо, и в нем пели птицы.
Говорят же, нет худа без добра. Сбросив меня со своей глупой спины, осел дал мне возможность насладиться песней. Как она была прекрасна! Как звонка!
Жаворонок старался изо всех сил и старался, видимо, для меня. Иначе зачем ему было висеть над моей головой. Он мог бы петь в другом месте — небо так высоко, а степь так широка!
— Спасибо тебе, птица, — шептал я, благодарный. — Никогда я не слышал песни чудесней. Ах, тургайджан! Ах, жавороночек!