— Каждый может записаться, — продолжал я. — Мулла Хатам вместе с дядей Джайнаком обходят махалли и записывают детей. Ты видела большой белый дом, который построил Исмаил-бобо?
Страх стал гаснуть в глазах Мастон. Ничего пугающего слова мои не несли, и это успокаивало. А когда я спросил о белом доме, она попыталась вспомнить, видела ли его, вспомнила и кивнула.
— Вот в этом доме и будет новая школа, — обрадовался я. — От нас совсем недалеко, в начале базара.
Робкий интерес пробудился в Мастон. Правда, не к школе, не к тому, что она открывается в белом доме.
— Зачем вы все это мне говорите? — спросила она с удивлением.
— Не понимаешь?
— Нет.
— Я хочу, чтобы ты пошла учиться.
Страх опять вспыхнул в глазах Мастон.
— Вы прогоняете меня?
Я опешил. В моих словах не было ничего, говорящего о ненависти.
— С чего ты это взяла, Мастон?
Она вдруг заплакала.
— Муж, посылающий жену в школу на глаза людей, прогоняет ее.
Она искренне огорчилась, слезы были безутешными. Глупая, она совсем не понимала, о чем речь. Я опустился рядом с ней на курпачу.
— Пойми, ты останешься с нами, только будешь утром ходить в школу…
Мастон в отчаянии каком-то прильнула к моему плечу, словно искала спасения.
— Не прогоняйте!.. Не прогоняйте!..
Жалость к этому маленькому бедному существу охватила меня. Как утешить Мастон, я не знал. Стал гладить ее волосы, приговаривая:
— Не плачь… не плачь… Школа — это совсем не страшно. Там нет муллы Миртажанга, там не наказывают детей.
Мастон не хотела слушать, и выражала это тем, что упорно качала головой.
— Значит, не пойдешь учиться?
— Нет.
Я огорченно вздохнул.
— Глупая ты, Мастон…
Она согласилась. И даже обрадовалась тому, что услышала обидное для себя слово.
— Глупая, глупая… Но не прогоняйте меня.
Третий раз в своей маленькой жизни я переступал порог школы. Первый раз, если помнит читатель, меня, всего в слезах, матушка втащила во двор отинбуви. Я сопротивлялся изо всех сил, рыдал, брыкал ногами. Второй раз вошел сам, но подталкиваемый матушкой. Испуганный, с душой, ушедшей в пятки. Третий раз — один, без мамы, без слез, без страха. Конечно, взволнованный чуточку — событие-то было торжественное, и мир открывался неведомый.
У ворот школы меня встретил мулла Хатам. Он улыбался приветливо, прикладывал руку к сердцу, словно я был не ученик, а желанный почетный гость.
— Проходи, проходи, Назиркул!
Заметив мое смущение и мою нерешительность, мулла Хатам сам повел меня в дом через террасу с цветными стеклами и потолком. Все было красиво и нарядно. Чистота удивительная. Я боялся ступать кавушами на крашеный пол.
Я ждал шума ребячьих голосов, топота ног, а меня встретила тишина.
«Неужели начались занятия?» — подумал я. С чувством вины переступил порог класса. И замер удивленный: класс был пуст.
— Я пришел раньше времени? — спросил я муллу Хатама.
— Нет, ты пришел вовремя. Другие запаздывают…
У муллы Хатама были часы, и он, щелкнув крышкой, посмотрел на них.
— Могут и совсем не прийти.
«Как не прийти? — поразился я. — Как можно не прийти и школу?» Надо было задать такой вопрос мулле Хатаму, но я не посмел.
Ребята действительно не пришли. Из сорока записавшихся в классе оказалось человек шесть-семь.
Мулла Хатам расстроился.
— В старую школу ведут насильно, в новую — не пускают.
Это он осуждал родителей.
— Так мы и заниматься не сможем… Миртажанг перегородил дорогу к нашей школе.
Я понял это в прямом смысле: мои бывший учитель домля Миртажанг построил дувал, и наши ученики не могут через него перелезть. Видимо, дувал очень высок. Обычный ребята бы одолели. Лазить через дувалы мы были мастера.
Мысленно я стал подбадривать ребят: «Поддержите друг друга, главное зацепиться рукой за гребень, а когда зацепился, остается только перемахнуть…»
То ли совет мой, то ли собственная находчивость, но преграду ребята одолели. Одолели друзья мои — Адыл и Сафар-чиканак. Оба, к моей радости, пришли в школу. Оказалось, что задержал их не обычный дувал. Не из глины слепленный, а из молитв и проклятий. Миртажанг, узнав, что открывается новая школа, во время богослужения призвал правоверных но поддаваться искушению дьявола, не впадать в грех. «Заманит ваших детей нечистый, — сказал Миртажанг, — отнимет веру, погубит души. А без веры мусульманин становится кяфиром — неверным».