События, что называется, проходили в городе бурно, слишком уж бурно и путано. После локаута, после провала в Черновском лесу начали снова поджигать, буйствовать, громить лавки, всюду шныряли провокаторы. Совсем двойственным стало положение депутатов Совета: они в большинстве уговаривали выйти на работу, но из деревень стали возвращаться те, кто на лето нанимался в батраки, и, не разобравшись толком, вину сваливали опять же на депутатов, грозили расправой, депутаты очутились меж двух огней. Ноздрин и тот растерялся, плюнуть на все и уехать с глаз долой сулил, он гравер первой руки, ему-то место всюду найдется.
Но, после споров, позицию и действия Бубнова одобрили.
По решению Северного комитета, принятому в Костроме, о чем сообщил Афанасьев, Иваново-Вознесенск выделялся в самостоятельную организацию. Без долгих прений ответственным секретарем выбрали, понятно, Отца, в комитет — Балашова, Фрунзе, Дианова, Дунаева (гордости не скрывал!), Сарментову, Уткина, еще нескольких. Четвертым в списке был Андрей, ему снова поручили возглавить пропагандистскую комиссию и связи с Москвой.
Вскоре он впервые угодил в полицейский участок.
Возвращался из лесу возле Горина, где митинговали рабочие Куваевской мануфактуры, шуму подняли столько, что уже не понимали, о чем ведут разговор. Андрей решил не вмешиваться — бесполезно, — однако не выдержал, вышел вперед, окончательно забылся, запамятовал, что не «университет на Талке», а массовка, притом сумбурная, заговорил о подготовке к вооруженному восстанию, которое рано или поздно охватит Россию.
Не согнали, но и не поддержали. Едва умолк, снова принялись гомонить о своем, и Андрей, подавленный, отправился восвояси.
Уже виднелись неподалеку тусклые, освещенные закатным солнцем домишки жилой слободы Сластихи, уже стал он понемногу и успокаиваться, когда услышал сзади еле различимый — скорее запахом поднятой пыли, чем звуком, — перестук копыт. Двое казаков. Притиснули конскими боками, повели. Интересно, как выследили? Должно быть, прятались в секрете, а на массовке — шпики, вот и подсказали, кого цапнуть.
На Кокуе, в полицейском участке, унтер и разговаривать не стал, выслушал только старшего из казачьего наряда, велел арестованного в клоповник. Их благородие приедут — разберутся, пояснил-таки Бубнову.
Их благородие полицмейстер Иванов теперь не слишком опасался беспорядков — город затихал, да и войск хватало, — укатил на рыбалку по случаю субботы и, возвратясь через двое суток, умиротворенный после пикника, знатной ухи с возлияниями, прочих земных радостей, и узнав вдобавок, что задержанный есть сын члена городской управы, уважаемого и приятнейшего Сергея Ефремовича, — лишь формальности ради сделал Андрею внушение, больше отеческое, нежели казенное, и отпустил с миром.
За эти двое суток, в вонючей камере, на засаленных нарах, среди всякой шушеры, лежа на голых досках, оторванный от дел, забот и товарищей, Бубнов спокойно поразмышлял и пришел к тем выводам, которые так или иначе должен был сделать.
Через некоторое время в прокламации «Уроки стачки» он писал:
«Товарищи! Пусть малого мы добились... но зато пусть всякий себя спросит, что было до забастовки и что теперь. Не раскрыла ли глаза забастовка?.. Разве не увидели мы ясно, кто наши враги?.. Разве не увидели мы, для чего нужны царю войска и полиция, и чьи интересы они защищают?.. Забастовка научила нас требовать: «Долой самодержавие!» и «Да здравствует демократическая республика!». Забастовка показала нам также, что добиваться политической свободы нужно с оружием в руках. Научила она нас, что только тогда, когда мы будем организованы и вооружены, мы силой добьемся своих прав».
Нет, время в полицейском участке не пропало понапрасну. От уныния, отчаяния даже и следа не осталось.
— Знаешь, — говорил он, когда прогуливались не спеша с выздоравливающим Фрунзе, — мне вдруг пришло в голову, я подсчитал: продержались мы ровно столько, сколько Парижская коммуна, — семьдесят два дня. Случайное совпадение, конечно, а видится в нем какая-то многозначительность. И ведь насколько мы с тобою знаем, наш Совет в России — первый...
В 1926 году он прочитает только что обнародованные, хотя и написанные вслед за событиями, ленинские слова:
«Иваново-Вознесенская стачка показала неожиданно высокую политическую зрелость рабочих».
Да, в главном, в основном это было именно так.
Всеобщая стачка завершилась 22 июля.
Но на отдельных предприятиях забастовки вспыхивали на протяжении всех последующих месяцев. С августа по декабрь 1905 года их было в Иваново-Вознесенске 63, притом большей частью на политической почве.