Значительная часть путей была разрушена. Четверть всех паровозов — непригодны к эксплуатации, ремонтом их не занимались: почти все мастерские переключились на изготовление снарядов и боевого снаряжения. Не хватало топлива. Оборудование оставалось почти кустарным...
Вдобавок было известно, что Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профсоюза, Викжель, созданный летом, фактически руководивший всей работою транспорта, настроен контрреволюционно. Из 40 его членов лишь трое — большевики, преобладают меньшевики и эсеры. Если не выступят против восстания открыто, скорее всего, будут саботировать, так складывалась обстановка. Словом, железным дорогам следовало уделить первостепенное, первостепеннейшее внимание...
Картина ясна...
А Бубнов — почему он? Вспомним о масштабах его личности, о его громадном революционном опыте, о твердости его натуры. Вероятно, это и сыграло роль при распределении обязанностей...
Но практически к руководству железными дорогами Андрей Сергеевич приступил уже после переворота, 27 или 28 октября. Пока он возглавлял Полевой штаб ВРК...
Было не до споров, решения принимали единогласно, и все-таки, поднимая руку, Бубнов внутренне протестовал: постановление о том, чтобы члены ЦК не отлучались из Смольного, казалось ему чем-то вроде домашнего добровольного ареста. Огромная армия сосредоточилась под командованием Военно-революционного комитета: 150 тысяч революционных солдат гарнизона, 80 тысяч матросов Балтийского флота, 20 тысяч красногвардейцев — четверть миллиона человек только тут, в столице, чуть ли по масштабам не целый фронт. Конечно, для полководца не дело самому становиться в цепь атакующих, ложиться за пулемет, швырять гранаты. И тем не менее он должен в решающие моменты находиться там, откуда воочию видно, как развертывается сражение. И вероятно, Бубнов угадывал состояние Владимира Ильича, представлял себе, с какой горечью, с какой вынужденной самоиронией Ленин 8 октября в программном своем письме, где до мелочей, до частностей был разработан план вооруженного восстания, поставил заголовок: «Советы постороннего». Там, на Выборгской стороне, на Сердобольской улице, в квартире Маргариты Васильевны Фофановой, при категорическом запрете ЦК покидать это убежище, Ленин, должно быть, ощущал свою как бы отстраненность от практических дел (это Ленин-то, с его неукротимой энергией, живостью, потребностью к действию, в решающие дни, в моменты, когда осуществлялась главная цель, главный смысл его жизни!). Андрею Сергеевичу однажды довелось побывать у Фофановой, он отлично представлял этот окраинный неоштукатуренный дом в четыре этажа, с редкими балконами, с узкими лестницами, дом сугубо «пролетарский», и эту комнатку, где кровать с никелированными шишечками, комод, покрытый скатеркой, овальное зеркало, письменный, без тумб, только с ящиком, стол и стул с высокою спинкой и почти пустая — только стопки газет — этажерка, и керосиновая лампа под зеленым абажуром, — он представил себе эту захолустную улочку, дом, квартиру, комнатку, предоставил, как Ленин себе не находит места, — к нему даже нельзя, по конспиративным соображениям, послать связного на «паккарде», и Маргарита Васильевна от него, и Рахья из Смольного к нему добираются через весь город трамваем, а Ильич тем временем мечется по квартирке, садится, пишет своим быстрым, летящим почерком, пытается читать что-то — и не может, и...
Представив это все, Бубнов от души посочувствовал Владимиру Ильичу и подумал, что им здесь куда как легче: и общаются друг с другом непосредственно, и телефон есть, и связные, посыльные, вестовые прибывают чуть не ежеминутно, и, в общем, хоть не собственными глазами, а через посредников, но всю обстановку они видят, ощущают, осознают каждоминутно, а Ленину ждать часами, пока вернется Фофанова или придет Рахья...
Из рук удалого «братишки» — бескозырка набекрень, клеши в Балтику шириною — Бубнов принял жестяной полуведерный чайник (заварка прямо в нем) и прошел в маленькую комнатку, где они, пятеро, и работали, и ночевали. Там появился наконец и стол, и несколько стульев — Дзержинский, сделавшись ненадолго комендантом Смольного, распорядился. И за столом этим, на золоченых гнутых ножках и с мраморною доской, вдоль и поперек исписанной карандашом — номера телефонов, фамилии, адреса, даты, цифры какие-то, — расположились члены Полевого штаба. Ждали только Бубнова, чтобы начать, все были в сборе.