— Черт бы его подрал, этого... Льва Бонапартовича, — вдруг придумал прозвище Бубнов. — «С одной стороны, нельзя не признаться, с другой стороны, нельзя не сознаться...» А медлить нам никак нельзя, Миша, как полагаешь?
— Чего ж тут полагать...
Того не зная, они говорили словами, что в эти же минуты набрасывал у себя в комнатке на Сердобольской тихой улице Ленин:
«Промедление в выступлении смерти подобно».
Если бы те, кто вершил тогда историю, задумались о том, что для потомков окажется важным, существенным, ценнейшим любой клочок, любой обрывок наспех исписанной бумаги с мимолетным каким-нибудь наброском... Но сохранились далеко не все, даже государственной важности, документы.
И все меньше остается на свете людей, которые пережили те дни, в сознательном будучи возрасте, которые сохранили ясность памяти, которые могут рассказать о том, что видели они, в чем они участвовали сами...
...В аудитории Политехнического музея Юлий Мартов произнес речь, кратчайшую, быть может, во всей истории человечества, единственное слово: «Товарищи!..» — его тотчас согнали с трибуны...
...Почти непрерывно в комнате № 18, в первом этаже Смольного, — поскольку II съезд Советов назначен, вернее, отложен до 25‑го, надо выработать твердую, решительную тактику, да нет, уже не о выработке тактики сейчас речь, а о том, что к съезду революция должна, обязана победить, — потому непрерывно заседает большевистская фракция, и прибывают делегаты отовсюду, со всех концов необъятной...
...Еще не у Николаевского моста, но поблизости, в ожидании приказа ВРК, и председатель судового комитета Белышев то и дело телефонирует: ««Аврора» готова, ждем только приказа...»
...Веселые дезертиры и на самом Невском, и на Суворовском, и на Мойке, и на Загородном — всюду — торгуют папиросами, а сами дымят «козьими ножками», хрустят осенними яблочками, эх, яблочко, да куда котишься...
... — Вам куда, товарищ? В Петросовет? Этажом выше, да, но, пожалуйста, запишитесь в анкетной комиссии съезда. Какой вы партии, товарищ?
Социал-демократ меньшевик... Ох, как старательно и длинно выговорено, другие им, барышням в регистратуре, отвечают куда короче: большевик, все тут...
...«Нынешние Разины, Пугачевы — вот мы кто», — похвалялись там и тут, а когда спор о земле, по крестьянскому вопросу сделался одним из главных, тут и обнаружилось: не Разины, а скорее Столыпины они, господа эсеры, что правые, что «левые»...
...Левые, правые, кадеты, октябристы, максималисты, интернационалисты, анархисты, господи боже, да и слов-то не выговоришь, — впрочем, выговаривал без ошибок, понаслушался за долгие годы старик швейцар в Мариинском дворце, открывая дверь.
— Господин-товарищ, изволите видеть, брат у меня приезжал из Балакова, городскую там выбирали управу, дали десяток бюллетеней, он спрашивает: а какой опускать? Ему говорят: этот вот — за большевиков. Так бы и сказали, отвечает, а остальное заберите у меня, пригодится вам для... домашней надобности...
...Левые, правые...
— Левой-левой-левой!
— Караул, стой!
— Смирно!..
— ...К Дыбенко в Кронштадт, в Центробалт, немедленно чтобы высылали три миноносца — по их усмотрению, но чтоб надежные, впрочем, весь Балтфлот надежный теперь... А ты, Станислав, — на телеграф, назначаешься комиссаром, если барышни там вздумают бунтовать, посадишь к коммутатору солдат-связистов, выполняй, товарищ Пестковский, с богом...
...Пожарища, но это не пожарища, отблеск костров в окнах, костры прямо у входа, у стен Смольного, завернули холода, еще недавно бил дождь, а теперь морозит, порошит, а дворец не отапливается, но зябнуть некогда...
— ...И, главное, помните: в Зимнем не только министры и юнкера, там и госпиталь еще, и там, черт их, дурех, побери, рота женского батальона, тоже мне вояки, батальон смерти, надо их не задеть ненароком, этих психопаток, понял, Еремеев? А огонь боевыми снарядами открывать только в случае крайней необходимости, по распоряжению отсюда, дворец надо сохранить, еще раз напоминаю, Благонравов, это — решение...
...Странно, с чего повелось, откуда такая мода, что ли, поветрие: все грызут нынешней осенью семечки, весь Петроград в шелухе, даже, говорят, аристократические дамы не брезгают, впрочем, не брезгают они и другими удовольствиями, поизысканней... «...ананасы, рябчиков жуй, день твой последний...» — в коридорах пели матросы...
...Белой пленкой сверху, застыла совсем, припахивает едва заметно дымком и — совсем чуть-чуть — конопляным маслом, да, конопляным, и сухарь не размачивается в полуостывшем кипятке.