По слухам, вполне подтвержденным, министр внутренних дел Вячеслав Константинович Плеве доверительно сказал своему коллеге, министру военному, генералу от инфантерии Куропаткину Алексею Николаевичу: «Чтобы удержать революцию, нам нужна маленькая победоносная война».
Столь желанную войну начала Япония 27 января 1904 года, атаковав русскую эскадру на внешнем рейде Порт-Артура.
Директор Московского сельскохозяйственного института Константин Александрович Рачинский, еще недавно профессор университета, слыл среди коллег либералом. Дворянский этот род, восходивший к XIII веку, издавна отличался вольнодумством, немало было среди Рачинских если не знаменитых, то, во всяком случае, людей известных. Константин Александрович гордился и предками, и родственниками своими, и собственным высоким чином действительного тайного советника (второй чин в табели о рангах), и тем еще, что дочь его сделал избранницею сердца Сергей Львович Толстой, сын величайшего писателя. Граф Лев Николаевич неоднократно бывал в доме Рачинского. Вместе читали они определение святейшего синода:
«Известный всему миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа его, и на святое Его достояние, явно перед всеми отрекшись от вскормившей и воспитавшей его Матери, церкви православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений противных Христу и церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отеческой, веры православной, которая утвердила вселенную, которою жили и спасались наши предки и которою доселе держалась и крепка была Русь святая. В своих сочинениях и письмах, во множестве рассеваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого отечества нашего, он проповедует, с ревностью фанатика, ниспровержение всех догматов православной церкви и самой сущности веры христианской: отвергает личного живого Бога, в Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя вселенной; отрицает Господа Иисуса Христа — Бого-человека, Искупителя и Спасителя мира, пострадавшего нас ради человеков и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых; отрицает бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы Приснодевы Марии, не признает загробной жизни и мздовоздания, отвергает все таинства церкви и благодатное в них действие Святого Духа и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из таинств, святую Евхаристию...» И далее: «...церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею».
Читали это вместе в Ясной Поляне, а точнее, сам граф оглашал — нараспев, подражая поповской манере, Рачинский и дивился спокойствию Льва Николаевича, и притом чувствовал себя соучастником вольномыслия и собою весьма гордился.
Февральским хмурым утром Константин Александрович из казенной квартиры внутренним переходом проследовал в служебный кабинет. Был директор облачен в вицмундир, — при либерализме своем полагал он необходимым соблюдать дисциплинарные правила: уж коли студентам предписано являться повсеместно в форменной одежде, то и он, глава учебного заведения, обязан являть пример, достойный подражания. Был, как всегда, без подчеркивания любезен с молодым чиновником в приемной. Сказал что-то о погоде. И, по обыкновению, велел нести бумаги на доклад. Мог и не велеть: бумаги приготавливались заранее, уложенные в кожаную, с инициалами, папку.
Едва успел он расположиться в удобном кресле, окинуть взором стол — все ли на местах, не сдвинуто ли хоть на вершок, — ретивый чиновник, почтительный и подобострастный (Рачинский его не любил, числя себя в либералах), подавал его высокопревосходительству документы, заранее раскрыв папку.
И первое, что увидел директор, — напечатанное типографически: «Российская социал-демократическая рабочая партия. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! К РУССКОМУ ПРОЛЕТАРИАТУ».
Оттиснуто на приличной бумаге, выглядело оттого еще более непристойно и нагло, как если бы мужик обрядился в смокинг и цилиндр. Действительный тайный советник Рачинский был, конечно, либерал, но не до такой же степени, чтобы сочувствовать этим самым социал-демократам, цареубийцам, бунтовщикам, разрушителям.