Студент спрыгнул с возвышения.
Разом заговорили все. Кто-то затряс председательским колокольчиком, — впервые этот колокольчик взял не господин директор, а студент, фамилии его Рачинский не мог вспомнить. Самого же господина директора никто не замечал, он, как опоздавший мальчишка, томился у входа, за колонной. Позиция унизительная: получалось, что его высокопревосходительство подслушивает и подглядывает.
Кое-как установили наконец порядок, и на кафедру легко взошел изящный, светловолосый, с вольно раскинутыми бровями юноша, Турчанинов. Третий курс инженерного отделения. Из хорошей семьи, машинально констатировал Рачинский.
— Коллеги, — ничуть не горячась, ровно, как на занятиях, заговорил Турчанинов. — Решительно понять не могу, какое отношение к нам имеет эта прокламация. Она адресуется русскому пролетариату. Пусть же пролетариат и митингует. Я не думаю, чтобы на фабриках обсуждались дела и заботы студентов.
Логично, подумал директор. И отметил: в зале не возникло ни шума, ни реплик. Поаплодировали.
Появился другой оратор.
— Если вдуматься, да, вдуматься, то выходит, да, выходит... именно...
— Коллега, ближе к делу!
— Мы вдумались, где ваши мысли?
Нет, пока достаточно благопристойно.
Того, кто стоял сейчас за кафедрой, трудно было смутить. И его помнил директор: Малышев, второкурсник, тугодум, упрямец, умеет постоять на своем, ораторскими талантами бог обделил.
— Именно, выходит так, что, если вдуматься, прокламация эта... того... зовет к поражению в войне. Именно. Как же так, господа? К поражению! Нет, я... того... не согласен...
— Если вдуматься! — выкрикнул кто-то.
— Именно! — подхватили с другой стороны.
Мальчишеское озорство, не более. А речи вполне достойные.
И третий порадовал господина директора, пускай и был не в меру театрален: обернулся к портрету государя, стал декламировать:
— Ваше Императорское Величество! В эти трудные для отечества дни мы, студенты...
— Дурак, — отчетливо сказали где-то в средних рядах. Рачинский поморщился: должно быть, и в самом деле глуп, но этикет, традиционная респектабельность новой Петровки...
— Позор!
— Кому?
— Да вот этому олуху царя... небесного!
Сие приобретало уже характер непристойный, однако действительный тайный советник удержался от вмешательства, почел за благо удержаться, не обнаруживать своего присутствия. Разумеется, объявись он — сходка утихла бы и он прекрасным — знал, что прекрасным, — великолепно поставленным, профессорским голосом, с ноткою отеческого увещевания и с дозволенною толикой вольномыслия вразумил бы питомцев своих, но Рачинский почел за благо вслушаться и далее: надо же знать настрой ума вверенных его попечению воспитанников.
— ...Мы, студенты, — продолжал «верноподданный» как ни в чем не бывало, — нижайше заверяем Вас, Государь, в своей беспредельной преданности Престолу и Отечеству...
Он ухитрился так говорить, что прописные буквы в титулах слышались вполне определенно.
— Слушай, получается балаган, — шепнул Андрей (это он обозвал выступавшего олухом царя небесного и, непривычно возбужденный, не мог сейчас усидеть в кресле). — Глеб, какого черта мы старались, разбрасывали Прокламацию? Надо мне или тебе выходить на сцену.
— Рискованно, — сказал Томилин. — Наверняка донесут. В лучшем случае из института выдворят. А в худшем — сам понимаешь...
— А для чего мы с тобой в партию вступали? Чтобы тайком книжки почитывать и мечтать о революции?
Говорили друг другу на ухо, но сосед повернулся, шикнул.
На кафедре тем временем объявился... Виктор Прокофьев.
— Видишь? — шепнул Андрей. — Витя и тот нас опередил.
— Может, и к лучшему.
Андрей понял, что хотел сказать Глеб: Прокофьев не член партии, не активист. Если даже его исключат... Андрей согласился с Томилиным и устыдился за Глеба и за себя: получается, чужими руками жар загребаем, других бросаем на заклание, а сами отсиживаемся втихомолку. Нет, следом за Виктором выйдет он, Андрей.
— По своим убеждениям я социал-демократ, — объявил Прокофьев.
— Да ну!
— Гляди, какой храбрый!
— Слушайте, слушайте! — Это крикнули явно в подражание английскому парламенту.
Послушаем, подумал Рачинский. Не помню его фамилии, совсем не помню. Впрочем, личность приметная, узнать будет легко.
Вот уж кто воистину дурак так дурак, подумал Андрей, ради чего вылез, какого черта свое «социал-демократство» афиширует, и какой он социал-демократ!
— Да, и я не скрываю этого, — запальчиво говорил Виктор. — Ибо уверен, что будущее России принадлежит тем, кто стал под знамена социал-демократии.