Бен будет жить в нем, и я никогда не буду одна. Не буду без него. Он здесь. Он не оставил меня. Ничего не кончено. Моя жизнь не кончена. У нас с Беном кое-что осталось. Ребенок. И я посвящу свою жизнь этому ребенку. Душа и тело Бена будут продолжать жить в этом ребенке.
Я беру полоски, уже зная, что они покажут, и роняю их на колени.
Я ошиблась.
Ребенка нет.
Я использую остальные полоски, но все они говорят одно и то же. Они говорят, что Бен ушел навсегда, и что я осталась одна.
Я лежу на полу ванной несколько часов. Не двигаюсь, пока не чувствую, что у меня пошла кровь.
Это знак, что мое тело функционирует как надо, что я в полном физическом порядке. Но я чувствую себя так, будто оно меня предало.
Я звоню Анне.
Я прошу у нее прощения и говорю ей, что она мне нужна. Я говорю ей, что она — это всё, что у меня осталось.
ЧАСТЬ II
АВГУСТ
Время лечит? Может быть. А может, и нет.
Мне легче переживать день за днем, благодаря привычной ежедневной рутине. Я вернулась на работу. Разум занят всевозможными проектами. Теперь я даже сплю по ночам. В моих снах мы с Беном вместе. Свободны и полны страсти. Такие, какими мы были. Утром мне больно оттого, что это лишь сны, а не реальность, но я уже свыклась с этой болью, и хотя кажется, что я ее больше не выдержу и умру, я прекрасно знаю, что этого не случится. Возможно, понимание этого прибавляет мне сил.
Теперь я редко плачу на людях. Я стала той, о ком говорят: «А она довольно быстро оправилась». Я лгу всем. Я не оправилась, а лишь научилась имитировать жизнь. Я сбросила десять килограмм. Те пресловутые десять килограмм, которые, судя по статьям в журналах, мечтает сбросить каждая женщина. Похоже, сейчас у меня такое тело, какое я всегда хотела иметь. Мне всё равно.
Я хожу с Анной по рынкам и торговым центрам, по ресторанам и кафе. И даже разрешаю ей приглашать на наши совместные прогулки знакомых. Тех, с кем я давно уже не виделась. Тех, кто встречался с Беном лишь пару-тройку раз. За завтраком они хватают меня за руку и говорят, что им очень жаль. Говорят, что они сожалеют, что не узнали Бена получше. Я отвечаю: «Я тоже», но они не понимают, что это значит.
Оставаясь в одиночестве, я сажусь на пол ванной и вдыхаю запах его одежды. Я всё еще не сплю в середине постели. Часть комнаты, занимаемой раньше Беном, осталась неприкосновенной. Посторонний решил бы, что в этом доме живет пара.
Я не убрала игровую приставку Бена. В холодильнике стоит купленная Беном еда, которую я никогда не съем, которая портится. Но я не могу ее выкинуть. Если я посмотрю в холодильник, а там нет хот-догов, то на меня с новой силой обрушится осознание: я одна, его больше нет, мой мир рухнул. Я к этому не готова. Лучше видеть протухшие хот-доги, чем совсем никаких, так что пусть лежат.
Анна понимает меня как никто. Она единственная, кто знает, что у меня на душе. Анна теперь живет у себя, но для меня у нее всегда открыты двери, на случай если мне не спится. Я не ночую у нее. Не хочу, чтобы она знала, как часто меня мучает бессонница.
У меня больше нет Бена, но есть статус его жены, и я нахожу в этом толику успокоения. Я ношу обручальное кольцо, но уже не настаиваю, чтобы окружающие звали меня по фамилии мужа. Я — Элси Портер. Элси Росс существовала меньше чем пару недель. Мини-сериалы и то длятся дольше.
Я всё еще не получила свидетельство о браке и никому об этом не говорю. Каждый день я спешу с работы домой, надеясь, что оно ждет меня в почтовом ящике, и каждый день с разочарованием нахожу лишь кучу предложений кредитных карт и купонов. Никто не уведомил госбанки о смерти Бена. Если бы меня душевно не изматывало что-то другое, то я бы точно сорвалась из-за этого. Представьте, каково это — страдающей из-за смерти мужа женщине ежедневно находить в почтовом ящике конверты с его именем. К счастью, Бен всегда мысленно со мной и напоминание о нем не приведет к нервному срыву. Я ни на секунду о нем не забываю.
Я где-то читала о том, что нужно быть поосторожнее с «триггерами»14 — тем, что может внезапно напомнить вам о вашей потере. К примеру, если бы Бен обожал корневое пиво15, то в универсамах я должна была бы обходить стороной отделы с газированными напитками. А если бы я неожиданно увидела корневое пиво в магазине со сладостями и разрыдалась прямо на людях, то это и был бы мой так называемый «триггер». Вся штука в том, что не корневое пиво напоминает мне о Бене. Мне о нем напоминает абсолютно всё. Стены, пол, потолок, белое, черное, коричневое, слоны, мелочь, трава, мрамор, игра в кости. Всё. Моя жизнь — сплошной «триггер». Я достигла критической точки скорби. Так что нет, мне нет нужды остерегаться каких-то там триггеров.
Я продолжаю функционировать — вот в чем суть. Перебираюсь изо дня в день, не ощущая себя так, что до ночи не доживу. Проснувшись, знаю, что сегодняшний день будет точь в точь таким же, как прошедший — лишенный искреннего смеха или сердечной улыбки, но не смертельный.
Потому услышав в субботу в одиннадцать утра звонок в дверь и глядя в дверной глазок, я думаю: «Черт возьми, почему меня никак не оставят в покое?»
Она стоит за моей дверью в черных леггинсах, черной рубашке и сером вязаном безразмерном жилете. Ей, блин, шестьдесят уже! Почему она выглядит лучше меня?
— Доброе утро, Сьюзен, — приоткрыв дверь, говорю я, пытаясь не выдать голосом, как неприятно мне ее видеть.
— Доброе. — Всего одно слово, а у меня возникает ощущение, будто на моем пороге стоит совсем не та женщина, с которой я виделась два месяца назад. — Можно мне войти?
Я жестом приглашаю Сьюзен в дом, но остаюсь стоять у двери. Не знаю, надолго ли она пришла и не хочу ставить ее в неловкое положение, если она заглянула всего на пару секунд.
— Мы можем поговорить? — спрашивает Сьюзен.
Я провожу ее в гостиную, и когда она садится, понимаю, что должна предложить ей чего-нибудь попить. Интересно, так во всех странах принято делать или только у нас? Это же глупость какая-то.
— Вы хотите чего-нибудь выпить?
— Вообще-то я хотела пригласить тебя на ланч, — говорит свекровь.
На ланч?
— Но сначала отдам то, что тебе принесла.
Она снимает с плеча сумочку, кладет на колени и достает из нее бумажник. Не просто какой-то там бумажник, а тот самый. С кожей, потертой в тех местах, где его касались пальцы моего мужа, и слегка помятый от ношения в заднем кармане джинсов. Сьюзен протягивает его мне, наклонившись вперед, и я беру его в руки с бережностью, достойной картины Ван Гога.
— Я должна извиниться перед тобой, Элси. Надеюсь, ты меня простишь. Моему поведению нет оправданий. То, как я говорила с тобой… моя холодность к тебе жестока и непростительна. Я так плохо отнеслась к тебе, что… Мне стыдно за себя.
Я поднимаю на нее взгляд, и она продолжает:
— Я крайне разочарована собой. Если бы к моему сыну кто-то отнесся так же, как я отнеслась к тебе, я бы его убила. Я не имела на это никакого права. Я просто… надеюсь, ты сможешь понять, что такой меня сделало горе. Моя боль и так была невыносима. Принять то, что мой единственный ребенок не смог рассказать мне о тебе… я была не в состоянии. Не в тот момент. Я говорила себе, что ты или сумасшедшая, или лжешь, или… винила тебя. Ты была права, сказав, что я ненавижу тебя, потому что больше ненавидеть мне некого. Ты была права. Я поняла это сама, потому и пыталась… хотела наладить наши отношения, но не смогла. У меня не было сил на доброту. — Она умолкает на несколько секунд, а потом поправляется: — На порядочность.
Сьюзен смотрит на меня со слезами на глазах, печально и с глубоким раскаянием. Плохо дело. Теперь я даже не могу ее ненавидеть.
— В этом ужасно признаваться, но я просто… я хотела, чтобы ты была так далеко от меня и Бена, насколько это только возможно. Наверное, мне казалось, что если ты уйдешь, то я смогу справиться с потерей сына и мне не придется признаваться себе в том, что в какой-то степени я потеряла его задолго до того, как он умер. — Она опускает взгляд на свои колени и качает головой. — Я пришла сюда не за тем, чтобы говорить об этом. Неважно. Я хотела, чтобы у тебя был его бумажник и это.