— Я убрала его вещи, — говорю я, внутренне готовясь к тому, что за этим последует разговор по душам. Мне не хочется вспоминать о нашей последней беседе, о нашей ссоре, но я уверена, что Анна припомнит всё это.
Подруга пододвигается ко мне на диване и обнимает меня одной рукой.
— Его одежду я отвезла в Гудвилл.
Гудвилл! Вот где мои ключи.
— Мне так жаль, Элси, — отзывается Анна. — Но я горжусь тобой. Очень, очень тобой горжусь. — Она поглаживает меня по руке. — Ты молодец. Не знаю, смогла ли бы поступить так же, будь я на твоем месте.
— Что? — поражаюсь я. — Ты же буквально требовала, чтобы я продолжала жить дальше! Ты сказала, что я должна убрать его вещи!
— Сказала, — кивает Анна, — потому что это и следовало сделать. Но это не значит, что я не знала, как это трудно.
— Тогда почему ты говорила об этом так, будто это легче простого?
— Потому что тебе нужно было это сделать, и я знала, что ты сможешь. Никто не хочет подобного делать.
— Угу. Никому другому и не надо.
Я хочу, чтобы Анна ушла, и она об этом прекрасно знает.
— Прости меня за тот вечер. Я повела себя бестактно. Я, правда, очень сожалею об этом, — извиняется она.
— Ничего страшного, — отвечаю я. И это действительно так. Мне тоже следовало бы извиниться, но у меня нет желания сейчас с кем-либо говорить.
— Хорошо. Что ж, я пойду. — Анна встает. — Я тебя люблю.
— Я тебя тоже, — отвечаю я, надеясь, что это сойдет за «я тебя люблю». Я на самом деле ее люблю, но сейчас не хочу произносить этих слов. Не хочу ничего ощущать.
Она уезжает, и я провожаю ее машину взглядом из окна. Наверное, она поедет на встречу с Кевином, расскажет ему об этом маленьком эпизоде, и он возьмет ее за руку и пожалеет: «Бедняжка, должно быть, тебе трудно приходится», как будто весь мир ополчился против нее, как будто она этого не заслуживает. Я ненавижу их обоих за то, что они могут тяжко повздыхать, построить серьезные физиономии, посетовать на то, как мне сейчас нелегко, а потом отправиться в кино и посмеяться над дебильными шутками.
На следующее утро я отправляюсь к Гудвиллу за своей машиной. Ключи так и лежат на переднем сидении, но из машины ничего не стащили. Сказать по правде, меня это приводит в бешенство. Меня бесит то, что вселенная решила помочь мне именно сейчас, а не тогда, когда мне действительно это было нужно.
В понедельник на работе меня раздражают незнакомые посетители. Я угрюмо помогаю им в случае надобности, а потом недовольно бурчу себе под нос, посылая их куда подальше. К приходу мистера Каллахана, я чувствую себя выжатой как лимон.
— Здравствуй, милая, — говорит он, протягивая ладонь, чтобы коснуться моей руки.
Я инстинктивно отстраняюсь, но мистер Каллахан, видимо, не обижается.
— Плохой день? — спрашивает он.
— Можно сказать и так.
Я берусь за ручку тележки с книгами, которые нужно вернуть на полки. Это не входит в мои обязанности, но такой способ окончания разговора с мистером Каллаханом кажется мне более любезным. Однако мистер Каллахан не понимает намека и идет следом.
— Со мной как-то раз тоже случился плохой денек, — улыбается он.
Обычная шутка, но она проходит мимо меня. Мистер Каллахан стремится поднять мне настроение, а мне этого не нужно. Если честно, я даже не уверена, что помню, как это — улыбаться естественно. Как это происходит? Приподнимаются уголки губ?
— Неудачная шутка, — машет мистер Каллахан рукой, тем самым отмахиваясь от собственной шутки и прощая меня за то, что я над ней не посмеялась. — Я могу вам чем-нибудь помочь?
— О… — Мой взгляд прикован к верхней полке, а я даже не помню, что на ней ищу. Приходится посмотреть на книжку в руках. Мозг не фиксирует детали. Номера на книгах вылетают из головы прежде, чем я успеваю перевести взгляд на стеллаж. — Нет, спасибо.
— А ведь у меня два уха, к твоему сведению! — заявляет мистер Каллахан.
— Что, простите? — растеряно смотрю я на него.
— Я о том, что я — прекрасный слушатель.
— О.
— Неважно. Ты хочешь побыть в одиночестве. Я понял. Просто знай, что мое предложение остается в силе. Я всегда готов тебя выслушать. — Он глядит на меня с минуту, вероятно пытаясь пробиться ко мне, но видя в ответ пустой взгляд. — А я такое не каждому предложу. — Улыбнувшись, он мягко похлопывает меня по руке и уходит.
У меня не хватает душевных сил на то, чтобы сказать ему, что он очень хороший человек. На то, чтобы просто его поблагодарить. Я никакая. Я не могу улыбаться ему. Не могу попрощаться. Проводив его взглядом, я разворачиваюсь к полкам так, как будто его вовсе не было рядом. Я снова позабыла номер книги, которую держу в руках, но вместо того чтобы посмотреть его еще раз, кидаю книгу в тележку и иду прочь.
Я выхожу на улицу и делают глубокий вдох. Я говорю себе собраться. Говорю себе, что никто не виноват в том, в каком положении я оказалась. Прогуливаясь, я дохожу до велосипедной стойки и вижу молодую пару с ребенком. Младенец лежит в слинге у отца на груди, а мама несет сумку с подгузниками. Поагукав малышу, женщина целует мужчину в губы и смеется тому, что для этого ей пришлось тянуться через ребенка. Они нежно касаются ручек и ножек малыша.
Почему это случилось со мной, а не с ними? Почему умер не этот мужик? Почему не я сейчас иду с Беном навстречу бродящей по улице грустной женщине на грани нервного срыва? Кто дал им право быть счастливыми? Почему все должны быть счастливы прямо у меня на глазах?
Вернувшись в библиотеку, я говорю Нэнси, что буду в отделе «Коренные американцы», что я готовлю новую тему про ацтеков для витрины. Стоя в проходе, я провожу пальцами по корешкам книг, ощущая, как потрескивает при прикосновениях целлюлоза, наблюдая за тем, как увеличиваются десятичные числа библиотечных номеров. Я пытаюсь сосредоточить свое внимание только на этих числах, только на корешках. Мне это удается лишь на короткое мгновение. Лишь мгновение я не думаю о том, как сильно мне хочется застрелиться. И в это мгновение меня кто-то толкает.
— Ой, простите, — извиняется парень, поднимая книгу, которую уронил.
Он мой ровесник или чуть постарше меня. С темными волосами и легкой щетиной. Высокий, крепкий и широкоплечий. В джинсах, выцветшей футболке и ярких кедах от Чака Тэйлора. Я сдвигаюсь, чтобы обойти его, но он, по всей видимости, хочет задержаться и поболтать.
— Брет, — представляется он, протягивая мне руку.
— Элси, — пожимаю я ее.
— Простите, что врезался в вас. Я тут впервые, а библиотекари здесь не шибко помогают.
— Я здесь библиотекарь, — отвечаю я. Мне плевать на то, станет ему неудобно или нет.
— Как неловко, — смущенно смеется он. — Простите. Снова. Вау. Что-то я всё время попадаю впросак?
— Да нет.
— Послушайте, может быть, в качестве извинения вы позволите угостить вас кофе?
— Да всё нормально. Не переживайте.
— Нет, нет. Я настаиваю. Мне бы очень хотелось угостить вас, — улыбается он.
Наверное, считает себя милым и очаровательным.
— Эм… Нет, знаете, мне нужно возвращаться к работе.
— Может, тогда в другой раз?
Не пойму: он думает, что я стесняюсь и скромничаю?
— Я замужем, — обрубаю я, пытаясь закончить разговор. Не знаю, говорю ли я это, потому что так и считаю, или потому что хочу отделаться от парня, как когда-то говорила: «Вряд ли моему парню это понравится», когда была одна и ко мне клеились бездомные мужики у магазинов.
— Оу. Простите. Я не… я не ожидал.
— Бывает, — отвечаю я, показывая ему руку с кольцом.
— Что ж... — смеется он, — если у вас с мужем не склеится…
И в этот момент я его бью.
Удивительно, какое удовольствие мне доставляет ощущать, как кулак проходится по его лицу, видеть, как из носа течет тонкая струйка крови.
Нельзя бить людей по лицу. В особенности нельзя этого делать на рабочем месте. И уж тем более, когда ты работаешь в госучреждении. А тут человек, которому ты вмазал, ведет себя как ребенок и настаивает на том, чтобы вызвали полицию. И когда приезжают полицейские, мне нечего им сказать в свою защиту. Парень меня не бил. Не запугивал. Не грубил. Он не делал ничего, что могло бы спровоцировать мою агрессию. То есть, я набросилась на него без причины. Поэтому, как бы позорно это ни было, меня арестовывают. Нет, на меня не надевают наручники. А один полицейский даже, кажется, считает всё это забавным. Просто если копов вызывают, потому что ты дал кому-то по морде, и по их прибытию ты признаешь: «Да, офицер, я ударил этого человека», то они по крайней мере должны забрать тебя «для разбирательства» в участок. Один из полицейских усаживает меня на заднее сидение патрульной машины, напоминая пригнуть голову, чтобы избежать удара. Когда он закрывает дверцу и идет садиться на переднее сидение, из библиотеки выходит мистер Каллахан и встречается со мной взглядом. Наверное, мне должно быть стыдно. Но мне всё равно. Я гляжу на мистера Каллахана через стекло, и его губы вдруг изгибаются в улыбке. А улыбка медленно переходит в смех — в смех, в котором шок смешивается с уважением, или даже гордостью. Машина трогается, и мистер Каллахан озорно показывает мне поднятый вверх большой палец. Я обнаруживаю, что и сама улыбаюсь. Похоже, я всё-таки помню, как это делать. Нужно лишь приподнять уголки губ.