— Что ж ты на меня кричишь? — вдруг притихнув, спрашивает Юстас.
Она смотрит на него, все еще кипя, медленно успокаиваясь. Немного погодя с примирительной усмешкой она пожимает плечами.
— О, да разве я на тебя? — Нагнувшись, она легко подхватывает полные ведра и быстро уходит.
Профессор возвращается в дом, покорно вешает рабочую куртку на вешалку и поднимается к себе на второй этаж.
В углу комнаты, прямо на полу, не уместившись на столе, в больших пожелтевших папках лежат расчеты, чертежи, планы. Это его отчет за прожитую жизнь. Однако жизнь прошла, и никто так и не спросил отчета. Ни за плохое, ни за хорошее. Пройдут годы. Изменится течение изученных им рек и уровень подпочвенных вод, и вся его работа станет старомодной, никому не нужной чепухой…
Профессор садится к письменному столу так, чтобы со двора было видно, что он сидит за работой. Он берет в руку перо и долго сидит не двигаясь, с закрытыми глазами.
Глава пятая
Мать Ядвиги, старая Юлия, с утра сама напоила и запрягла в тележку лошадь, провела ее под уздцы через грязный двор к крыльцу, после чего обулась в парадные башмаки, надела вытащенную из нафталина тальму, уселась па высокое, как трон, сиденье и, выехав шагом за ворота, пустила лошадь мелкой рысцой по дороге к городу.
Старуха суховата, крепка и высока ростом. Какие-то три километра до города ей бы нипочем и пешком пройти. Да, пожалуй, и тридцать три прошла бы не споткнувшись. Стоило поглядеть, как размашисто шагала она целыми днями по двору, так и расшвыривая на ходу подол юбки. Так что вовсе не в ходьбе дело, а в том, что не к лицу ей, владелице хутора, плестись в город пешком, точно бродяжке.
Она не нищая, а хозяйка и хочет, чтобы это все видели. Но она и не барыня какая-нибудь и вовсе не старается показаться барыней. Она хочет быть как раз такой, какая есть. Ни лучше, ни хуже…
Когда она въезжает в город, возвышаясь на своем деревянном сиденье, прохожие видят старуху с дубленой от ветра морщинистой кожей, с суровым и черствым лицом.
У Юлии ясный и твердый взгляд светлых глаз. Такие бывают у людей, проживших жизнь в одинокой хижине на краю безлюдных джунглей. Спокойные, незлые и беспощадные глаза старой женщины, которая, услышав вой волков, молча выходит в сумерки на порог своего дома со старым ружьем в руках, зная, что помощи ждать неоткуда и потому бессмысленно бояться, однако и промахиваться не стоит…
Но не простодушные зубастые волки постоянно угрожали благополучию ее Гусиного хутора.
У старой Юлии враги были пострашней.
Всю жизнь она работала за двух здоровых мужиков, без конца выращивая гусей. Многие тысячи их прошли через ее руки. От первого дня, когда гусята маленькими, нежными, как одуванчики, пушками попадали к ней на ладонь, до дня, когда, отяжелевшие, раскормленные, самодовольно погогатывая, они вперевалку отправлялись в свой последний путь, чтобы быть проданными по дешевой цене на немецкие рынки…
Иногда на гусей нападали болезни, — это было худо. Но еще хуже было, когда год выпадал удачный и их разводилось чересчур много: цены на рынке падали. Именно в один из таких обильных годов ей и пришлось заложить хутор в банке и взять ссуду.
Теперь каждые полгода она должна была вносить в банк проценты.
День взноса надвигался, а денег не хватало. Юлия вскакивала по ночам и со страхом пересчитывала отложенное в шкатулку. Ей казалось, что дом уже наполовину ей не принадлежит, его скоро отнимут. Она сделается батрачкой на старости лет!.. Наконец деньги были собраны по грошам. Наступало пятнадцатое число. Юлия отправлялась в отделение банка, крепко зажав в руке сумочку с деньгами. Внеся проценты, она выходила на улицу, чувствуя себя освобожденной, спасенной, и прямо отправлялась в костел благодарить создателя, что он помог ей в срок внести деньги. После этого целые сутки или двое суток она почти не вспоминала о закладной…
Но проходило немного времени, и среди работы она вдруг ощущала первый легкий укол беспокойства. Дни бегут, говорила она себе, новый срок надвигается. Нельзя дремать!..
С каждой неделей беспокойство разрасталось, переходило в сосущую тревогу, в страх перед надвигающимся, как черная туча, роковым днем. Затем опять дань ненасытному богу в провинциальном отделении банка внесена. Юлия получала отсрочку на новые полгода, и все начиналось сначала…
По знакомой дороге тележка Юлии проезжает мимо конфетной фабрики и, гремя колесами, катится по булыжной мостовой.