Когда Аляна ушла, старая барышня встала с кресла, взяла коробочку с порошком и пошла посыпать розовые кусты, но руки у нее так тряслись, что она высыпала полкоробки на один бутон, рассердилась и швырнула коробку в кусты. До самой ночи ей хотелось плакать, но мешало негодование на человеческую неблагодарность, и скоро ей стало казаться, что она действительно рада, что избавилась от этой девчонки, к которой чуть было не привязалась, как к родной дочке. Той самой, которой у нее никогда в жизни не было…
Аляна рассказала всю эту историю в неизменно насмешливом тоне, пропуская все, что могло бы, по ее представлению, показаться Степану «чувствительным».
Степан, сидя на ступеньках, комкал в руках фуражку и угрюмо слушал.
— Чудно! Прямо как в дореволюционной литературе, — сказал он. — Ну и ну… А все-таки не пойму, из чего у вас теперь-то такой серьезный разговор вспыхнул? Дело ведь больно старое…
— У нас не важно, с чего начнется, а маму как подхватит — удержу нет. Всю жизнь припомнит… А я часто думаю, просто она себе простить не может, что тогда чуть было меня не отдала.
— Так ведь не отдала же все-таки!
— Не отдала! А в душе какое унижение ей было, когда вплотную дошла, что почти готова была отдать? Я думаю, этого она себе до сих пор простить не может. И меня за это не… Да нет, она любит, только как-то… с ожесточением! — Аляна невесело улыбнулась и встала со ступеньки. — Вот у нас какие представления получаются… Привыкайте! Ну, идите теперь спокойно в дом. Теперь у нас дня три-четыре будет полная тишина и мир.
Глава восьмая
Вокруг крылечка деревянного дома, где помещался уездный исполком, вся земля была усыпана клочками сена и соломы. Крестьянские лошади мирно жевали, понурившись, а пестрые деревенские собаки, встречаясь, хищно приглядывались друг к другу, медленно сходились с угрожающим видом, вдумчиво и подозрительно принюхивались и через минуту расходились с угрюмым достоинством к своим возам или начинали весело играть, катаясь по земле.
Степан вошел в заросший цветущей сиренью палисадник и остановился, оглянувшись, когда его весело окликнул знакомый голос.
— А, товарищ Казенас! — с удовольствием отозвался Степан и свернул к садовой скамейке, на которой сидело несколько человек ожидающих.
Бородатый лесничий Казенас с размаху шлепнул ладонью в ладонь Степана и, потянув его за рукав, усадил рядом с собой. Нетрудно было заметить, что он находится в самом праздничном, развеселом настроении по случаю прибытия в город со своего постоянного места жительства в лесной глуши и успел уже пропустить с утра стаканчик. Со Степаном они познакомились недавно, когда лесничий водил Дорогина и Степана по ланкайским болотам.
— А вот это мой маленький сынишка, познакомьтесь! — Казенас толкнул в бок сидевшего рядом широкоплечего молодого парня в щеголеватой двухцветной куртке. — Знакомься и ты, сыпок. Это Степан, очень приличный человек. Я его трое суток таскал по болотам, и он ни разу не попросился домой, к маме. — И, подмигнув окружающим, лесничий захохотал.
— Слыхали! — дружелюбно протягивая руку, сказал молодой Казенас. — Вы приехали помогать нам мелиорацию налаживать?
— Вот-вот, сынок, у него и специальность самая приличная… Что? Тоже в исполком? — опять обратился лесничий к Степану.
— Да вот лошадей надо добывать, чтобы кое-какую мою технику перебросить к болоту. Пора.
— Пора!.. — неожиданно серьезно подтвердил Казенас. — Лет двадцать бы назад пора, тогда и болота бы этого не было, негде бы и чертям в чехарду по кочкам скакать… А насчет лошадей придется подождать. Все начальство до последнего человека сидит на заседании. Очень крупное сегодня заседание. Знаешь, сколько пунктов? Одиннадцать штук, как одна копейка.
— Восемь, — скромно поправил долговязый крестьянин, сидевший на скамейке рядом со своей черноглазой женой.
— Я слышал — одиннадцать. Ну, пускай восемь. Все равно последний будет самый ядовитый.
— Это-то, пожалуй, правильно, — спокойно согласился крестьянин.
— Какой же у вас тут пункт считается таким важным? — улыбаясь спросил Степан.
— О-о, — торжественно поднял палец Казенас. — Какой он, к черту, важный! Разве я говорил — важный? Я сказал — ядовитый!
— А чем он такой ядовитый? — не отставал Степан.
— Ядовитый пункт, если желаешь знать, — это насчет того, кому в конце концов дом достанется в Озерном переулке. Очень приличный домик. Колонки, верандочки. Два этажа. Комнат двадцать. Там этот рыжий засел, начальник всех пожаров. Вот сегодня, значит, Матас против него поднял заседание. Сейчас у них там всякая артиллерия дружка на дружку наставлена и ужасное сражение идет.