— Свежего хлеба вам сейчас нельзя, господа прохожие, — немного погодя объяснила она. — Никак нельзя. Вы от него сразу вспухнете, помереть даже можете. — И, долгим взглядом посмотрев на них, вдруг сказала — Пожалуй, не такие уж вы старички, а?
— Мы среднего возраста, — неуклюже составив литовскую фразу, ответил Степан.
— Среднего не среднего, — возразила старушка, — но не такие уж и старые. Да дело это не мое. Уж как сами хотите…
К этому времени они поели все, что было на столе, и подобрали крошки.
— Нет, — сказала старушонка, — больше я вам не дам. С непривычки кишка за кишку может зацепиться, и тогда вы пропали. Попозже обедом покормлю, а вечером поужинаем.
— Спасибо, нам дальше идти надо, — сказал Степан.
— Одежонка у вас неподходящая днем ходить. С вашей одежкой, как стемнеет, не так конфузно будет идти.
— Ох, бабушка, — усмехнулся Степан. — Видать, все вы на свете понимаете!
Бабка не улыбнулась, только озабоченно посмотрела на них выцветшими подслеповатыми глазами.
Когда по гнущейся приставной лесенке они поднялись на чердак, она залезла следом и заперла люк на маленький замочек, державшийся на двух загнутых гвоздиках.
— Это чтобы ребята не залезли, — шепнула она на прощание.
…Всю следующую ночь они шли в темноте то по узким межам, среди полей, то по извилистым лесным дорожкам. Они слегка опьянели от прилива сил и сытости. Никогда им не удавалось за одну ночь пройти так много. На рассвете, когда в кустах зашевелились и зачирикали птицы, они услышали, как где-то вдалеке ударил выстрел, потом другой, раскатилась пулеметная очередь и пошла оживленная перестрелка.
Валигура трясущейся рукой вцепился в ладонь Степана, они стояли замерев, с открытыми от волнения ртами, и слушали бой.
Казалось бы, стреляют такие же автоматы и пулеметы, которых они досыта наслушались в лагере. Но до чего не похожи безответные выстрелы палачей, после которых слышно только мягкое падение тела, на эту ожесточенную стрельбу, что сейчас, перекатываясь, доносится издали! Очередь за очередь, граната за гранату. В этом грохоте открытого боя — точно голос самой жизни с ее беспощадной борьбой и негаснущей надеждой!
Не сговариваясь, Степан и Валигура напрямик пошли на звук стрельбы, продираясь сквозь заросли, бросаясь бежать бегом на открытых местах.
Выбравшись из лесу, они оказались на высоком обрывистом берегу реки, около обвалившихся стен старого замка.
Мина, перелетев с противоположного низменного берега через реку, разорвалась около старинной каменной арки, подняв облачко песчаной пыли.
Несколько человек в полувоенной-полукрестьянской одежде, вскарабкавшись по откосу, быстро прошли под аркой на мощеную площадку двора и стали устанавливать пулемет.
Валигура со Степаном, крича и размахивая руками, побежали им наперерез и почти столкнулись с ними на замковом дворе.
Им сразу скомандовали «руки вверх!». Степану это даже понравилось, — значит, есть порядок. У них отняли автоматы, и командир пулеметчиков спросил, кто они и чего здесь ищут.
— Бежали из лагеря. А ищем таких, как вы, — коротко сообщил Степан.
— А какие мы, по-твоему?
— Такие, что с фашистами дерутся.
— Ладно, идите вон туда, там хорошая ниша, и сидите ждите, пока комиссар придет. Не высовывайтесь, тут скоро бой будет.
— Нам боя и надо! — возмущенно крикнул Валигура. — Отдавай нам автоматы, мы драться желаем. Мы есть жолнежи! Солдаты!
— Сидите, не до вас сейчас! — крикнул им сердито пулеметчик.
Огневой бой разгорался. Со стороны моста подходили все новые группы бойцов. Из того каменного закутка, куда командир пулеметчиков усадил Степана и Валигуру, им почти ничего не было видно, кроме пулеметного расчета, приготовившегося открыть огонь.
Скоро они услышали, как по деревянному настилу моста протарахтели мчавшиеся вскачь повозки. Немного погодя и пулеметчики у бойницы открыли огонь, и только они двое сидели без всякого дела и ругались напропалую, так что даже не заметили, как к ним сбоку подошел какой-то усатый человек с двумя ординарцами, — сразу видно, что командир, хотя окружающие и называли его комиссаром.
— Чего лаетесь? — спросил он не то насмешливо, не то строго, трудно было разобрать.
Оба встали, злые как черти.
— Посадил какой-то дурак, вот и сидим, — сказал Степан.
— Откуда вы взялись?
— С курорта, разве не видно? — глядя в сторону, ехидно сказал Валигура.
— Спрашивали уже! Может, у вас анкетка есть, давайте заполним, чем повторять. Как раз обстановка подходящая.
— Откуда вы взяли автоматы? — невозмутимо продолжал усатый командир.
— Два сами отняли. Два сняли с погибших товарищей.
— Так. Значит, из лагеря. Ладно. А до лагеря вы кем были?
— Солдаты, солдаты, солдаты! Сто раз говорили, что солдаты, так ведь не слушают! — вспылил Валигура.
— Какие солдаты?
— Армии Польской, — сказал Валигура.
— Красной Армии, запаса первой очереди. Пом-комвзвода. Пулеметчик.
— Ну ладно, — сказал командир, собираясь уходить. — Пока отправим вас в тыл, а там видно будет. Сейчас я за вами пришлю человека. Думаю, что вы правду говорите, ребята.
— Тьфу ты, бывают же бюрократы! — сказал ему вслед Степан и, скрестив на груди руки, прислонился к стене.
Начальник быстро обернулся:
— Болтаешь не по-солдатски.
— Какой я вам солдат! Вы нас, как пленных, посадили.
В это время посреди мощеного двора взорвалась мина, брызнув во все стороны каменными осколками.
От распиравшей его злобы Степан даже не обернулся. Командир, чертыхаясь, схватился за висящий на груди бинокль и быстро подбежал к обвалившейся бойнице.
Пулеметчик лежал ничком, не поднимая головы, а второй номер, скрестив ноги, сидел рядом и растерянно вытирал кровь, которая текла по лицу из множества ранок и царапин от мелких камешков.
Усатый командир подождал, пока к пулемету прибежал новый расчет, и указал цель. И хотя Степан ненавидел этого человека, сейчас ему понравилось, как тот себя ведет под огнем: степенно сосредоточенно.
Усатый долго глядел в бинокль. Потом озабоченно почмокал и сказал своему ординарцу:
— Ни черта не горит, просто безобразие!
— Горит все-таки немножко. Разгорится! — неуверенно заметил ординарец.
— Если не потухнет, так разгорится. Сапожники, а не саперы, простого дела не умеют сделать.
Еще несколько мин разорвалось среди арок во дворе старого замка. Усатый показал пулеметчикам новую позицию и куда-то ушел.
Звук боя менялся с каждой минутой; с того берега огонь все усиливался, а с горы, из развалин, отвечали все реже.
Степан долго внимательно вслушивался, потом сказал Валигуре:
— Тут дело такое, по-моему: у нас ведет огонь одно прикрытие, а все остальные ушли давным-давно. Досидимся мы тут, дождемся, пока фашисты на гору влезут.
— Я тоже насчет этого думал. Пойдем, хоть своими глазами увидим, что делается.
Они вылезли из ниши, прошли через двор и, поднявшись по каменным ступеням, очутились в маленьком дворике. Здесь около старинной амбразуры лежал перевернутый пулемет и в стороне от него в спокойной позе, лицом вверх, — пулеметчик. Веки его были приоткрыты, и казалось, что он смотрит на белые облака, как будто все происходящее вокруг перестало его интересовать.
Они поставили пулемет на катки, Степан лег и попробовал рукоятку. Пулемет был старый, родной, русский «максим». Механизм работал, только в коробке оставалось меньше половины ленты.
Степан немножко ослабил один болт, взялся за ручки и попробовал, как поворачивается в его руках тело пулемета.
Внизу, под обрывом, дымился, вяло разгораясь, мост. С того берега шла сильная стрельба, но никакой определенной цели не было видно. Из крепости редко стреляли из винтовок.
Потом из клубов дыма, застилавших середину моста, вырвались и бегом бросились вперед, стреляя на ходу из автоматов, несколько солдат в глубоких немецких шлемах. Следом за ними другие с того берега побежали к мосту.