Мы обменялись дежурными приветствиями и зашли в бар. Данное заведение пользовалось популярностью в определенных кругах. Наша компания села за столик на четверых. Вечер был тягучим и медленным, как патока. За праздными разговорами мой бокал все никак не пустел, в отличии от остальных я практически не пил. Видимо наступило окончательное пресыщение.
— Петь, как тебе прошлый хоккейный матч?
— Да я так и не успел взглянуть, было столько работы в тот день, ты же знаешь, — он многозначительно взглянул на Макса. Видимо в тот день он охаживал очередную барышню. Максим улыбнулся своими желтоватыми зубами и повернулся ко мне.
— А тебе Семён?
— Видел в новостях счет, ничья, матч посмотреть не довелось. Так как сыграли?
На ближайшие полчаса мы обеспечены темой для монолога, хоккеисты бывшими не бывают, даже несмотря на залысины, брюшко и прицеп в виде жены, детей и ипотеки.
Петр же продолжал с упоением спаивать свою спутницу и грязно шутить, она отвечала ему пластиковым смехом и пустым взглядом маслянистых глаз. Максим продолжал свой монолог. Я лишь молча кивал, медленно вращая бокал с отравой.
Виски совершенно не лез в горло, я чувствовал себя не в своей тарелке. Хватит. Пора домой. Кое-как отбившись от своей компании, удалось выйти из бара, под недовольные восклицания конечно же. На душе было крайне паршиво, так еще и слова того странного парня все никак не выходили из головы. Я достиг критической точки, нужно срочно сесть и обдумать все, желательно на свежую голову. В таком состоянии я и не заметил, как оказался дома, за монитором компьютера.
Рука уже потянулась к кнопке выключения, но тут разразился сообщением старый контакт.
— Привет, как поживаешь? — в ушах раздался звук падающей дощечки, запускающей давно выстроенную цепочку из воспоминаний.
Вот так просто, — Привет? — и все?
Будто не было года молчания, будто не было всех этих дней, проведенных в мучительном ожидании чуда и знака свыше, будто бы никогда не убивал в себе надежду, которая так упрямо оживала каждую ночь и под шелест прибоя напоминала мне о том, что я потерял, о том, что я лучше бы никогда не находил. Никогда не страдал от контраста своего мира, сотканного целиком из боли и отчаяния с той прекрасной реальностью, струящейся солнечным светом и радостью. В которой не было бесцельного марафона по лабиринтам в потемках, в которой была настоящая цель и ощущение жизни в каждом моменте. Все воспоминания, прошедшие за этот год, сжались в точку, в сингулярность и осыпались словно пепел, рождая нового феникса.
— Привет, где ты все это время пропадал и почему не отвечал на сообщения? -я смог выдавить из себя лишь эту дежурную фразу, сущую банальность, настолько меня переполняли чувства! На большее, сейчас, я был не способен.
Но теперь будто бы не было пропасти между этим сообщением и тем, что было отправлено им год назад. Ведь именно благодаря ему я сел в автобус под номером 410, который словно в сказке увез меня из зимы в лето. Надежда приносит только боль. Проще думать, что это был просто сон. Но было поздно, старые шрамы на сердце вновь разошлись и из них хлынули воспоминания, мерцающие перед глазами словно калейдоскоп, а затем осыпающиеся на клавиатуру шорохом летнего леса.
Я сажусь в последний автобус поздней ночью, как обычно на последний ряд, наблюдаю за ночным городом, бьющимися в окно снежинками. Этой ночью мы договорились встретиться с моим товарищем по переписке, которого я никогда не видел. В салоне играет какая-то старая, но всем известная мелодия. Постепенно сознание начинает затихать, становится вязким, тягучим, мысли в голове теряют, свою форму и я проваливаюсь в сон.
Но просыпаюсь не на конечной, а в рейсовом икарусе, посреди знойного лета, на остановке у ворот пионерлагеря. Следствием глубочайшего шока оказалась удивительная осознанность действий, но ответом на любые попытки определить свое местоположение или достучаться хотя бы до кого-нибудь, при помощи современных средств связи, была звенящая тишина. От края разверзнувшийся в сознании бездны, меня отдернул голос, идущей навстречу девушки.
Во многом благодаря его прекрасной обладательнице, я вливаюсь в местное бытие, принимаю такие необычные для себя правила игры. Становлюсь частью всего этого, начинаю жить новой жизнью, а воспоминания о прошлом меркнут, словно страшный сон. Словно я никогда не был тем человеком, словно я никогда не жил там, словно мне и правда семнадцать лет здесь и сейчас. К сожалению, всему рано или поздно приходит конец и мой личный рай, разбился осколками калейдоскопа о жестокую реальность
Все закончилось. Я снова открыл глаза в пустом автобусе, а шагнув за порог оказался в своей квартире, лежа головой на клавиатуре. На большее с моей кармой рассчитывать было глупо. Это были семь дней, которые оказались гораздо насыщенней чем мои предыдущие двадцать четыре года. За это короткое время мне удалось обрести верных друзей, настоящую любовь, найти место, в котором я готов был трудиться и жить, а не существовать. Я бы, наверное, так и решил, что это было просто сладостное видение, если бы не две вещи, которые невозможно объяснить. В квартире я оказался спустя неделю после того, как сел в автобус и на моем телефоне были две новые фотографии. На одной запечатлены ворота в лагерь, с острыми колышками, взмывшими вверх, воротами покрашенными шаровой краской и стоящими по бокам статуями пионеров, приветствующими всякого сюда вошедшего. На другой стоящая на площади Славяна, отчитывающая какого-то проказливого мальца. Когда человек не знает, что его снимают он всегда выходит настоящим, живым. Но после того, как я попытался открыть снимки снова, файлы оказались повреждены. Остались лишь названия и дата июль 1989 года.
Затем были несколько месяцев душевных скитаний, освященных светом надежды, омраченных болью воспоминаний, об утраченном счастье. Но если в пламя не подбрасывать веток, оно рано или поздно затухнет. Так что все вернулось на круги своя. Мне оставалось лишь ждать, спрятав этот участок памяти за семеро замков, питая собственной кровью, тлеющий уголек, когда-то горевший огромным костром. Потому что мне казалось, что если погаснет он, то погибну и я.
Мы проболтали до раннего утра, редко удается встретить родственную душу, но это был именно тот самый случай. Человек, которому можно полностью довериться без страха, что тебя ранят или не поймут. Он долго извинялся, говорил, что потерял мои контактные данные, после одного не самого радостного события, но это все было уже не важно. Потому что потом он долго и внимательно слушал мой рассказ.
— Все это звучит, как бред сумасшедшего, если не брать в расчет эти два факта. У тебя ведь еще остались эти снимки? Как встретимся могу попробовать помочь, может быть их можно восстановить, но это займет скорее всего много времени.
— Ты прав, ничего я готов подождать, вернемся лучше к этому разговору позже, хорошо?
— Конечно же, просто скажи мне, когда будешь готов.
— Завтра еще спишемся.
— Доброй ночи.
Ночь начала сгущать краски, так бывает только перед рассветом, нужно поспать хотя бы пару часов. Я отключился.
Река
У ног плескалась вода, воздух был наполнен пением птиц, а песок нагрет полуденным солнцем, я словно всем свои существом чувствовал пульсацию жизни вокруг. Она научила меня этому. Светило клонилось к закату, а значит скоро нам нужно будет снова прощаться. Вдали прозвучал клич горна.
— Только пожалуйста не возвращайся туда, я боюсь за тебя, — она еле сдерживала слезы.
— Но ведь без этого никак. Я должен. Не тревожься, все будет хорошо.
Ветер нежно гладил ветви деревьев, ввысь взметнулась стайка озорных пташек. Мы смотрели друг на друга, как в последний раз. Старались удержать в голове образ, который потом будем хранить, словно потрепанную фотографию в скрытом отделении кошелька, всю жизнь.
— Сем, мне пора, прости я не могу больше задерживаться, — грустно произнесла она.