- Вы не правы, вы их просто не замечаете, - заявил братец, - сейчас ТЕ, КТО НАХОДЯТСЯ ЗА ДВЕРЬЮ, откроют и закроют дверь.
По аудитории вихрем промчались многочисленные смешки, преподаватель выглядел очень недовольным, открыл, было, рот, чтобы поставить нахала на место, как двери вдруг начали медленно открываться на глазах сотни изумлённых зрителей и, достигнув крайней точки, с огромной силой хлопнули в обратном направлении, об косяк. От удара упало со стены несколько таблиц и картинок. Побледневший лектор с опаской открыл двери. За ними, как и в коридоре, по-прежнему никого не оказалось.
Моя мама, в жилах которой течёт и польская, и цыганская кровь очень помогла мне сразу после трагедии, 'отшёптывая' сына от обрушившихся горя и болезней. Неврология крутила мне правую руку, давила на грудь и практически парализовала ногу. Давление, о котором я пару месяцев назад только слышал от отца, внезапно подпрыгнуло под двести единиц, а следом за ним в унисон запело сердце и другие органы. Пытаясь помочь, мать брала стакан с водой, трижды нашёптывала над ней соответствующую молитву-заговор и затем столько же раз брызгала на голое тело каплями из стакана, после того, как я выпивал половину 'заряженного' содержимого. Пока влага не высохла на коже, я должен был в соответствии с древними рекомендациями сидеть молча. Удивительно, но после каждого сеанса ощущал себя намного лучше - как на физическом, так и эмоциональном уровне. Полученного 'заряда', как я скоро вычислил, хватало на вечер до следующего утра.
Порой слова могут действовать намного эффективней лекарств.
С другой стороны, по второй семейной линии, как рассказывал отец, тоже существовала сильная энергетическая наследственность. До того как в сельской местности появились больницы предки мои слыли умелыми знахарями. Со всей округи к деду Афанасию выстраивались очереди, и он лечил сельчан и приезжих от многих болезней своей мощной энергетикой и словом.
До определённого времени я и не подозревал, что и у меня есть какая-то сила, которая, вероятно, передаётся от поколения в поколение.
Гибель Саши настолько потрясла меня, что не один раз впервые в жизни начал задумываться о самоубийстве. Мало того, пару раз приближался настолько близко к опасной черте, что едва не совершил непоправимое. Мне было всё равно, какие кары обрушатся на меня за поступок. Просто я хотел увидеть Сашу. Жизнь в моих глазах больше не стоила ничего. Каждый осознанный миг сразу после пробуждения воспринимался в виде невыносимой муки.
Меня останавливали от окончательного шага две мысли. Первая причина заключалась в престарелых родителях, о второй расскажу чуть ниже.
Через некоторое время после того, как нас разлучили, посетив в очередной раз кладбище и скорбя над могилой, вдруг подумал о том, что может же так быть, что на том свете нет ничего, и мы больше никогда с ним не встретимся.
Мысль сама по себе с виду простая, на самом деле ужасала.
Я не знал, как поступить.
Я не знал, что мне делать.
И в тот момент, в том одновременно и солнечном и мрачном лесу принялся умолять дать ответ, какой-то знак на мучивший вопрос. Вернувшись домой продолжил возносить к небесам и их обитателям просьбу за просьбой. Три дня подряд засыпал с одной молитвой на губах, желая одного, чтобы Саша откликнулся с другой стороны. Вскоре стал ощущать на физическом уровне, как просьба начала исходить без участия слов прямиком из сердца. Какие-то древние знания подсказывали, как нужно поступить. Они оформили моё желание, мою любовь и тоску в виде мощного теплового луча, исходящего из левой стороны груди. Я, осязаемо лёжа в кровати, ощущал его тепло и каким-то образом знал, что он уходит далеко-далеко, туда, куда не проникает ни мысль, ни слово. Он указывал путь духу сына и призывал его.
Словно Орфей я спускался в мир мёртвых за Эвридикой три долгих вечера.
Как заядлый материалист я должен был узнать конкретный ответ, удостовериться лично в том, что читал ранее и в связи с этим предпринять дальнейшие действия.
Я молился перед сном от всего сердца, со всем пылом, на который оказался способен, и меня услышали.
На четвёртый день он пришёл.
Вечером того памятного дня я ощутил на себе всю тяжесть задуманного. Позже мне стало понятно, что для того, чтобы вернуться в наш мир ему потребовалось много энергии, и источником её оказался я.
Вернувшись с работы, как всегда разделся до нижнего белья, сел на диван и включил телевизор. Не прошло и полчаса, как моё тело пронзила невероятная боль. Она пришла такой сильной и уничтожающей волной, что я, не выдержав, стал криком звать на помощь Наташу. Правую ногу свела настолько страшная судорога, что все пять пальцев как-то максимально растопырились в разные стороны, а стопу выгнуло практически обратной стороной к моему лицу.
Я явственно ощущал, как уходят последние силы.
После нескольких уколов боль нехотя принялась отступать. Пришлось выпить снотворное, чтобы заснуть.
Утром следующего дня, едва проснувшись, я понёсся вниз, в Наташину комнату и увидел, что и она спешит ко мне.
- Если я расскажу, что видел ночью, ты, наверное, сочтёшь меня сумасшедшим, - первым начал я.
- А знаешь, я тоже самое хотела сообщить и тебе, - ответила она.
Надо сказать, что до той ночи семнадцать дней подряд, едва приходила темнота, нас обоих мучил один и тот же кошмар. Мы словно проваливались в некое пространство, ничем не похожее на привычный сон, где существовала, обитала и наслаждалась своей особой жизнью одна лишь темнота, один лишь совершенно особенный мрак. Чернильная жижа поглощала целиком нас обоих, и в ней не было ничего, кроме неё. Ни лучика света, ни как-то заметных теней. Одна тягучая темнота, оставлявшая после пробуждения по утрам опустошённость и горечь.