Таможенник взглянул на анкетку. Потом — на меня. Через минуту — не больше — я уже сидел перед полицейским офицером в аэропортовском отделении полиции. Передо мною на приставном столике стояла чашечка кофе и тартинка на блюдечке. Но воспользоваться угощением я не торопился — на запястьях у меня плотно «сидели» никелированные наручники…
Минут через двадцать, когда нашли и привели переводчика, выяснилось, во–первых, что я — «лицо, пытавшееся проникнуть на территорию Японии с целью незаконного бизнеса!…» Так вот… Оказалось, во–вторых, что с таким ответом на вопрос анкетки, не имея официального разрешения Министерства труда, — на официальный, за три месяца до прибытия, запрос, — я немедленно должен быть депортирован, плюс… все расходы, связанные с этим мероприятием полицейских и пограничных властей.
Серьёзная страна. Ничего не скажешь…
Переводчик–полицейский оказался так же человеком серьёзным — выслушать меня не пожелал. Тут я вспомнил, что в папочке, которая была при мне, среди прочих, недоступных для японского глаза, бумаг, должны были быть газеты с оповещением о моём скором прибытии сюда. Японские, разумеется. Я попросил переводчика вынуть их и просмотреть. Но и этой любезности я от него не дождался. Между тем, меня ожидали. А после выхода из таможенного зала последних пассажиров моего рейса — потеряли. И что же подумают обо мне мои друзья? Масару, наконец?… Бред какой–то!
А пока началась процедура «оформления ареста». Когда же я заявил «о своём крайнем возмущении действиями полиции», меня предупредили: будете мешать следствию/!/ - уже следствию — вас «препроводят» в тюрьму… Словом, сорок пять минут прошло; оптимизм мой по–прежнему был на высоте, но за меня, кроме мудака–переводчика, взялись уже трое «дознавателей». Понимаю, что в конце концов, всё выяснится: должны же они, наконец, обыскать и меня и мои вещи?! Тогда и увидали бы и официальные письма, и газеты со статьями обо мне и моими фотографиями… Однако, ошмонать меня они могут позже, в тюрьме. Надо же было так опростоволоситься с этим «бизнесом»!
В это время, динамик над дверью, пискнув, сексуальным напевцем промяукал несколько фраз. И я услышал в интерпретации дикторши звук, похожий на «… Бэнч–жи–мина Дои–зин…»! Нутром почувствовав, что это обо мне, я вскочил. Моментально, под белы руки, меня жестко вернули на место, опрокинув чашечку с кофе и добив её об пол…
К счастью! К счастью!
Вдруг неожиданно всё переменилось: полицейские вскочили, оправили мундиры, вытянулись… Они, наверно бы, улыбнулись сразу и занялись ритуальными поклонами… Но… В распахнутую дверь ввалился огромный, с генеральскими погонами на сером френче, полицейский чин. И «на его плечах» в помещение ворвалась гомонящая стая телевизионщиков с нацеленными на всех сразу чёрными коконами микрофонов… Вспыхнул ослепительно рыжий свет… В меня уставились глазища объективов… Тут вошли новые люди… И среди них, рядом с Масаро, я увидал своих!…
Встреча с первых же мгновений была бурной — где она, хвалёная эта японская сдержанность?! Вообще, о какой сдержанности речь, если только что истязавшие меня полицейские пожелали… сфотографироваться со мною «на память!». — Но я же вас и так никогда теперь не забуду! — пообещал я. Когда слова им перевели я потянулся за бокалом к подносу — его занесли моментально, — ждали, что понадобится!… В фокусе обжаривающих светильников нас снимали десятки камер!… И только когда у меня ничего не получилось с бокалом, я спохватился: «браслетики» — то — они вот они!… Сняли их только после того, как мы — полицейские и я — вновь пообснимывались ревущими от удовольствия репортёрами…
… Огромная площадь перед зданием авиакомпаний. Толпа встречающих. И плотный тройной кордон полиции перед нею. Распоряжается тот самый великан, что первым залетел в мою «тюрьму». Смотрю на него со спины. Широченные плечи. Тонкая талия. Из–под фуражки — седой ёжик топорщащихся волос. И лицо — теперь в профиль, — уж очень оно знакомо!…