Я быстро накинул кимоно, вышел в холл вагона…
Маленькая, и, видно, пожилая женщина около офицера конвоя умоляюще и просительно смотрит на меня. В глазах слёзы. Руки у горла…
— Простите! Но… меня зовут Матуе Матсуо…
— Матсуо?!… Вы?!…
— Да! Я — жена… Нет… Нет… Я вдова Ясунори Матсуо, вашего лагерного друга… Он не дожил до этой счастливой минуты… Он не дожил одиннадцати месяцев!… Додин–сан. — Она заплакала навзрыд, со стоном, задыхаясь… — Он искал вас сорок лет! Он ездил вас искать и в Братск, и в Москву!… Сорок лет он искал вас, Додин–сан! Сорок лет!… А вот теперь нашла вас я…
И я искал его, моего сердечного друга Ясунори… Как искал сотни других исчезнувших… Пропавших без вести… Я и сейчас их ищу — людей, которых ждут. До сегодня! Несмотря ни на что ждут!… И буду их искать! И помнить буду до смерти своей имена их — детей человеческих из Швеции, Швейцарии, Великобритании, Эстонии, Латвии, Чехии, США… Имена детей всех народов и конфессий, пропавших без вести… И «пусть отсохнут наши правые руки», если мы позволим себе подлость копаться в пропавших, отбирая их по крови или по вере!… «Пусть отсохнут!«…
… От Шин Ивакуни, где появилась Матсуо–тян, и до платформы в Нагасаки, к которой в 9.00 утра подошел наш поезд, все мы — все до единого, кто были моими попутчиками в «Правительственном» двойнике нашего «Спального экспресса» — собрались в салоне, и слушали подругу моего покойного товарища, «имевшую» что мне, да и всем им, рассказать…
… Цветы! Стена цветов! Платформа, истекающая цветами…
… Толпа встречавших раздвинулась, пропуская вперёд среднего роста коренастого человека:
— Приветствую вас на земле города, вот уже более полутораста лет гостеприимно встречающего друзей со всего света! Но если бы даже он никого никогда и ни за что не принимал — вас, дорогой Додин–сан, он принимает как самого верного друга всего нашего народа!' -
… Он протянул мне руку… Поклонился… И вдруг опустился на колени и произнёс глухо и печально:
— Не перед вами, смертный вы человек, и не сам я преклоняю свою седую голову, но народ Японии отдаёт честь и любовь бессмертной памяти Матери вашей…
Он поднялся… Невероятный шум площади умолк… Он обнял меня… И вокруг тишина взорвалась…
— Познакомьтесь, Додан–сан, — тихо произнёс Ясуо Найто. — Познакомьтесь: мэр Нагасаки: господин Хитоши Мотошима…
… Потом была моя, в Нагасаки, резиденция «Хонсю». Посещение с Хитоши Мотошимой охранителя Храма Гошинджи досточтимого Иошияку Кицу — духовника Императора Акихито Цугониями — Дай Ниппон Тэйкоку Тэнно… И моего братского кровника. Визит к мэру Мотошима–сан в его муниципальную резиденцию. Поездка с ним на смотровую площадку над городом, откуда раскрывается панорама Нагасаки — замечательной, одной из самых удобных и красивых гаваней в Азии… И долины, где 9–го августа 1945 года взлетел и сжег город атомный гриб…
Было шествие на Интернациональное кладбище Инаса. Возложение венков к могилам коллег и сподвижников мамы, скончавшихся в Японии от ран, полученных еще в Порт—Артуре. Церемония поминовения русских солдат и матросов, погибших в той войне. Экипажей кораблей Второй Тихоокеанской эскадры, расстрелянной у Цусимы.
И Марфиньки Майер, молоденькой кузины мамы — сестры милосердия лазарета Великого князя Бориса Владимировича, павшей в Бою у Ляояна 20 августа 1904 года…
И первого мужа мамы — Мишеля Вильнёв, нейрохирурга лазарета Стесселя в Порт—Артуре, погибшего 2 декабря 1904 года при взрыве «Второго Форта»…
Было посещение Монастыря Инаса, где после Цусимского сражения несколько месяцев работала мама. Впервые увидел я её портрет в Святилище Храма и принадлежавшие ей записи и бумаги, ставшие «священными реликвиями»… музея…
Там же, от моего Йошияку Кицу, узнал, что истоком уважения, а потом и почитания мамы в Японии явилось деятельное ее участие в «выхаживании и выздоровлении» близкого родственника Хирохито, раненого у Цусимы.
… Дни проходили стремительно. Позади яркие, «в традиционном стиле», приветствия граждан Нагасаки — выступления спортсменов, пантомимы, исполненные школьниками, парады национальных оркестров…
И всё это — мне, для меня?… Не понимаю, почему такая честь, такое внимание. И однажды, не вытерпев удушающего чувства неловкости за все эти совершенно не заслуженные мною знаки внимания, я — снова, как в Токио — жалуюсь теперь уже всюду сопровождающему меня Мотошиме…