Прямой, суровый и… неожиданно искренний человек, мэр оборачивается в сторону города, — отсюда, с балкона, огромный мегаполис как на ладони, — и говорит тихо:
— Япония отдаёт свой неоплатный долг вашей матери… И благодарит, как может, вас, Додин–сан, за всё, что вы в страшные годы сталинского террора сумели сделать для японских мучеников… Разве жалкие наши попытки отблагодарить вас вниманием нашего народа могут быть сравнимы с вашим подвигом?…
Что тут скажешь… Или по японским меркам я вправду что–то значу?
… Мне Хитоши Мотошима сделал воистину незабываемый подарок.
Тихая улочка «старого» Нагасаки. Редкие прохожие. Свет уличных фонарей освещает тротуары и фасады невысоких домов до уровня бельэтажей. Остальное — во мраке. Тонкий запах каких–то неярких цветов на стриженых кустарниках–ограждениях. Обычный двухэтажный дом; матовый свет витрин внизу, наглухо закрытые жалюзи и потому тёмные окна верхнего этажа…
У входа, прикуривая один у другого… двое. На них форма — очень знакомая! Да ведь это… Это полевой офицерский наряд преображенцев! Как же оказались они здесь, на окраине японского города? И почему в этой трагически знаменитой форме?… Ничего не понимаю! И спросить некого — не Мотошиму же…
Но Хитоши, взяв меня под локоть, проводит мимо них — тоже «взявших под козырёк» — в скромный холл. Идущие за нами мои сопровождающие молча проходят вслед. Уютный зал — татами традиционного ресторанчика, за которыми ужинают японцы. На стенах тоже традиционные панно. Традиционные фонарики на столах. Традиционные светильники–кенкеты в стенных нишах… Всё это я когда–то уже видел… Только в несколько ином одеянии… В другом зале, с другими столиками и другими светильниками под Шалями… С другими плотного шелка абажурами с потолочных плафонов… Но… волнуюсь почему–то…
Нас приветствует хозяйка(?) заведения, женщина пожилая, в длинном чёрном платье под цыганской шалью, — очень похожая на Русланову или — нет — на Плевицкую дородностью, статью, улыбкой. Движением открывшейся в разрезах широкого рукава полной, красивой руки, она приглашает нас к свободному отдельно стоящему столику, по–праздничному накрытому. Мы идём к нему и рассаживаемся… Оркестр тихо исполняет восточную мелодию… Японцы–официанты подносят ледяную воду и карты с меню… Из кухни слышатся звуки разбираемой посуды и доносятся многообещающие запахи жаровень…
Но возвращается хозяйка. С нею двое в преображенской форме — но не те, что встретили нас у входа. Она извиняется передо… мною! Она взволнованно извиняется… Но почему? Из–за чего? Оказывается… «Нас уже ожидают». Кто? Где?… Встаём и идём за нею, сопровождаемые преображенцами…
Открытая кухонная дверь. Мы проходим мимо великолепной кухонной техники — мимо плит, печей, газовых и электрических очагов, мимо стоек со сверкающими сталью и медью кастрюлями и сковородами, мимо поставцов, наполненных яркими овощами, мимо ванн с переливающимися морскими чудищами, мимо аквариумов со скопищем невиданных рыб…
За низенькой дверью, распахнутой одним из преображенцев, тёмный коридорчик. И крутая лестница наверх… Один из провожающих нас «офицеров» помигал фонариком. Сверху ответили. «Офицер» попросил нас представиться. Мы все сообщили ему наши имена, фамилии и… «звания». Жестом он пригласил нас следовать за ним, высвечивая ступени… Мы поднялись.
…Там нас встретили.
И вот, ночь напролёт сидим мы за столом старого — ему далеко за 70 лет — ресторана «Харбин», в некогда тайном прибежище ареопага Белой Гвардии… Лампы, накрытые шалями, шелковые глухие абажуры с потолка, и столешницы, заваленные по русской традиции русской снедью.
Очень приглушенно, почти неслышно, — тихая музыка — марши российских полков, и вальсы «На сопках Манчжурии», «Прощание славянки»…
Напротив нашего стола на стене, — в центре, — в венке из чайных роз, писаный маслом портрет человека с трагическими глазами… Колчак! Справа от адмирала, в белой раме, Анна Васильевна Тимирёва, а в белой раме слева — мама моя!… Под ними до огромных размеров увеличенная фотография, обошедшая Японию и мировые СМИ, и опубликованная в газетах страны в день посещения нами дома Иосие–тян. На ней четверо русских сестёр милосердия, в 1905 году квартировавших в том же доме, только у Мирои–тян, у племянницы «того» адмирала: княжна Леночка Шаховская, княгиня Вера Львовна Оболенская, мама, Дина Ноевна Заржевская—Баранова…;