Так вот, если бы только Гриша пришел. Ан нет, — Зенин привёл с собою прокурорского(?) посланца из самой столицы! Для чего же притащил его сюда, непривычного к таким путешествиям — за четыреста с лишком вёрст от Мотыгина, куда тот прилетел «незамедлительно снять с меня показания» по моим делам 1941–1944 годов?
«Дела» — то все — у них, У НИХ — не у меня. Подняли бы, почитали /Через 24 года выяснилось: читали! И ещё как! Больно серьёзными оказались истинные интересанты. Вернитесь к соответствующим станицам повести… Убедитесь…
Проводив их, всё ещё под впечатлением собственного недоумения, я даже стихами разразился — имелась у меня такая реакция на всяческие странности, сваливающиеся — нет–нет — на бедную голову мою:
«… Верил свято, что здесь, в зимовье, до стрехи
утонувшем в лиловом сугробе,
напишу, не однажды, такие стихи,
что помогут рассеяться злобе
на проклятую память, лихую судьбу…
Да рождённый, видать, без сорочки,
измытарюсь, истлею в казённом гробу,
по себе не оставив ни строчки…
Распихает бродяга угли кочергой…
Спалит в печке одну половину
бесполезной бумаги, оклеив другой
из корявой ольхи домовину…
Надо мной будут вечно цвести и гнить
поколенья лесов Оймолонской Гривы…
Хранить будут вечно могилы–архивы
«Дело» с грифом: «Вечно хранить!«…
Словом, верил во что угодно, только не в чей–то интерес ко мне.
Но, внезапно, Ветрища Горние
в пастораль мою ворвались!
Замельтешили хари черные!
Хороводы ведьм завились!
И из «Сфер» — нежданно, негаданно -
в зимовье залетел Гонец…
Вострубил: — «Мне задание задано!
И вашим бедам будет конец!»
Он глядел мимо глаз внимательно.
А позднее чуть — за столом -
допросил, жуя обстоятельно,
про «Дела» мои, … костолом…
В завершении, навалив вагонами
Апокалипсисов вороха,
он взмахнул крылами–погонами
и… рванул на доклад в «Верха»…
… Где было мне знать, что в эти самые часы Колокол моей Судьбы отбил склянки. Потому, устав от гостей, спать улёгся, благо по часам было уже скоро вставать. Сверчки, успокоившись, снова завели песни. И тотчас Волчина мой поскрёбся снаружи. Израстая, он последнее время тосковал сильно: пару искал. Да только где она здесь — пара эта? В таких дебрях, да в таких немыслимых снегах… Вот и мечется он из дома в тайгу, из тайги — в дом. И после полутора лет в бегах снова я ему вроде мамки…
Накинув доху, выхожу к нему. Зову в избу — не идёт. Кладу руку ему на голову. Под ласкою он замирает, прикрыв глаза.
А ведь волк…
Постояли так малость. Он голову опустил, поджал «полено». Ушел…
Я снова улёгся. Засыпая, «читал'' - будто написанные на чём–то, стихи, что Толя Клещенко в последний приход ко мне оставил загодя, слушая — уже сквозь сон — пронзительно–жалобный, с присвистом, вой близкой пурги…
Я сплю… Не песней колыбельной -
Разбойным свистом за окном
Мороз — из детских сказок гном
Баюкает меня, метельный…
Печальных песен февраля
Тоска и грусть неодолимы,
И в снах моих иные зимы
С волненьем вспоминаю я:
Лыжню по насту снеговому
В саду Нескучном; на горе
Седые липы в серебре;
И в сумерках дорогу к дому -
Вечерних улиц суету,
Цветные блики светофоров;
И дом, и смех, и звон приборов,
И ужин, тающий во рту…
От роскоши далекой этой
Отставлен я давным–давно.
Чай заменяющий вино,
И стол, застеленный газетой -
Что ни серей и ни рыжей -
Теперь милы. Довольный малым,
Я разучился арсеналом
Десертных вилок и ножей
Пожалуй, пользоваться ныне…
В мой «юбилей» очередной,
Под ветра свист и вьюги вой
Шепчу во сне: о младшем сыне
Не плачь, моя Святая Мать.
Вкусивший хлеб с водой и солью,
Сродненный с горечью и болью
Твой сын научен понимать
Жизнь, не похожую на сказки.
«Библиотечки Золотой».
И украшать ее мечтой
О счастье материнской ласки…
… Только уснул — собаки разбудили!…
Кого снова несёт? Ко мне, по–доброму–то, гости раз в год приходят.
По лаю — весёлому, радостному — свой кто–то. Раздул угли в каменке, «летучую мышь» засветил. Вышел с нею в воющую метельную стужу. Меж тесно сбитых стволов лиственниц, — схлёстывающиеся с моими, — черно–белые лайки Тычкина — знаменитый и надёжный его «хедер»;… Погодя немного, из чёрной тьмы непроглядного подлеска вихрями вынеслись–вылетели на свет Аркашины «Сивки—Бурки» — да прямо на меня! На фонарь! И как всегда… будто на что налетели — враз присев передо мною под аркашиными жесткими вожжами и поднявшись на дыбки, как в сказке: «став передо мной, как лист перед травой»!…