… Такой же, что перенёс меня из Тель—Авива в Париж, — Боинг 747 круто, поднимается с полосы. Пока самолёт набирает высоту, сбрасываю туфли, снимаю куртку. Надеваю белые шерстяные носки, набрасываю на плечи мягонький махеровый плед, — устраиваюсь поудобнее, навзничь откинув спинку кресла. Впереди 20 часов полёта! Совсем не плохо поспать хоть и все эти часы: когда прилетим, в Норита будет утро нового, длинного, и очень не простого дня…
Соседка–японочка вздевает глухие наушники, накрывает глаза чёрной повязкой — тоже готовится спать… Повернувшись, роняет мне на колени листок с маршрутом полёта…
«… Брюссель — Амстердам — Копенгаген — Стокгольм — Турку…», что там ещё? А — Санкт Петербург… Беру в руки «маршрут»… Та–ак! Будем, значит, пролетать в десяти километрах от — пусть над — прародиной Ниночкиных Адлербергов, над Уппсалой, — она рядом со Стокгольмом. А прежде — над городами, где столетиями жили предки папы. Над Брюсселем — он там учился… Над финнским Турку, рядом с которым — родина Маннергеймов, где у Густава и у тётки Катерины гостевали мама с Бабушкою… И всё — в каких–нибудь десяти километрах!…
… Санкт Петербург… Город, где сложилась необыкновенная, феерическая судьба пращуров Нины — Владимира Фёдоровича Адлерберга, его матери и сестры. Где вслед за отцом, Александр Владимирович заступил пост Министра Двора… Не–ет! Это не «маршрут полёта», это сама Российская История предоставляет мне возможность возвратиться к её раритетам и даже, возможно, попрощаться с ними… Грустно. И невообразимо тошно: далее–то, — за Череповцом — родиной «Сашеньки», Александра Кутепова, друга, и «свидетеля по жениху» погибшего в Порт—Артуре первого мужа мамы Мишеля Вильнёв, — дальше — огромная, в полмира, в миллионы квадратных километров, российская каторга! Там Вятка, Серов, Сургут, Северо—Енисейск, — горные леса Страны моей ссылки, родины и ссыльной жизни Ниночки… Дальше — Усть—Кут, — начало Земли страшных лагерных лет с трассами Тайшета и Братска, Байкало—Амурской и Ленской магистралей… А там — Забайкалье, — справляющие полтысячелетия Акатуйские и Шилкинские каторжные рудники… И дальше, и дальше, — за чужой Манчжурией, — снова огромные лагеря ДАЛЬЛАГа…
… Не до сна было: внизу, в каких–то десяти километрах, проплывала во тьме скоротечной ночи вся моя молодость, жизнь моя до встречи с Ниной… И это вовсе мне не казалось: я видел всё когда–то случившееся со мною, я слышал всё этой удивительной ночью над Сибирью… И будто вновь проживал ушедшие в небытие далёкие годы…
Незаметно и неожиданно, — как озарение, — выплеснулся с Востока рассвет… И пришло утро нового дня. Самолёт перевалил Сихотэ—Алинь. Завис ненадолго над Японским морем… Впереди, — и тотчас под нами, — остров Хонсю… Япония!…
Снижаемся в отблесках тысяч зеркал рисовых чеков… И через 20 часов полёта садимся в аэропорту Норита, что в восьмидесяти километрах восточнее Токио — у самого основания полуострова Чиба…
Тишина. Молчат двигатели. Только шкварчит что–то в их остывающих утробах… Мягкое, с еле заметным толчком, прикосновение полости «хобота». Отворяется люк. И тотчас — в его проёме — появляется улыбающееся лицо… Конечно же — это
Масаро! Масаро, — кому же ещё железнодисциплинная страна позволит ворваться в самолёт до пограничного контроля?! Ему!…
Он взволнован. Для него я живое воплощение покойного брата Тому. Обнимаемся. Кланяемся церемонно друг другу. Глаза его заполнены слезами. Вольные Японцы, оказывается, тоже не железные. Пассажиры молча смотрят на нас. Они не понимают, что происходит, но мы загораживаем выход…
Масаро спохватывается. Ведет меня по кажущемуся бесконечным «хоботу». Нас встречают. Приглашают куда–то… Кабинет. Стол накрыт. Будто во сне поднимаем уже заполненные фужеры… Чёрный, слегка отдающий имбирём, смолянистотягучий напиток… — Ему больше четырёхсот лет, — говорит Масару. — Он — с Хираро, — с острова Имйяко — он на Юге от Окинавы. С незапамятных времён там выдерживают «императорский» виноград «Оши–чи»… Вкусный? — О-очень! Чудесное вино!… — Не вино, — виноград. С каждой ягоды снимают кожицу. Опускают её в каменные сосуды с чуть подсоленной водой из островных ключей. А потом закладывают в наглухо затыкаемые глиняные кувшины… Нигде в мире такой воды нет…
— Пожалуйста, — напоминает секретарь–переводчик, — господин Додин–сан, вас ожидают… Пожалуйста… Он проводит меня к входу в зал пограничного контроля. — Не волнуйтесь! Господин Масару Ибуки будет встречать вас снова с вашими друзьями…
Благополучно миновав паспортный контроль я попал в таможню. Чиновник протянул мне анкетку, — маленькую, в восьмушку листа, — о четырёх вопросах: как зовусь, откуда приехал, когда и зачем? Всё ясно, только что значит «зачем»? Поглупеть, оказалось, можно мгновенно. «Зачем»? Пишу: для встречи с друзьями. Ясно же! Ан нет: мой сосед по полёту, старый комивояжер, возмущён: — Проше пана, официальный вопрос требует официального ответа! Японцы любят точность и краткость. Видите, здесь ваш ответ не поместится! Вы говорили, что хотите опубликовать рукопись. Так и пишите… Нет, — вы же ради дела прилетели, так? Вот и пишите… Ну, «не ради дела», а для бизнеса… Вот вы и ответьте на прямой вопрос анкеты прямо: «для бизнеса». — Я, болван, «так прямо» и написал…